А.А. Гусейнов, отмечая это обстоятельство, указывает, что марксизм, материалистическое понимание истории «характеризуется радикальным отрицанием морали и этики в их исторически сложившихся формах». Маркс «ставит мораль под сомнение, считая ее превращенной формой общественного сознания, которая искажает и прикрывает социальные антагонизмы». А.А. Гусейнов ссылается при этом на «Немецкую идеологию», в которой утверждается, что мораль мнит, будто она «может представлять себе что-нибудь, не представляя себе что-нибудь действительного». Эти, в сущности, нигилистические выводы, указывает А. Гусейнов, важно отметить, ибо они получили свое идейное и практически-политическое продолжение в работах В.И. Ленина, в деятельности большевистской партии, в террористической практике Сталина и его подручных.
Маркс и Энгельс противопоставляют свое социалистическое учение утопическому социализму и коммунизму. Прежде всего они подвергают критике реакционный социализм, к которому они относят феодальный и примыкающий к нему христианский социализм. Аристократия, с господством которой покончила завоевавшая власть буржуазия, не могла не стать ожесточенным критиком капитализма. Чтобы привлечь на свою сторону трудящихся, «аристократия должна была сделать вид, что она уже не заботится о своих собственных интересах и составляет свой обвинительный акт против буржуазии только в интересах эксплуатируемого рабочего класса. Аристократия размахивала нищенской сумой пролетариата как знаменем, чтобы повести за собой народ».
Однако привлечь на свою сторону массы феодальному псевдосоциализму не удалось. Более влиятельным оказался христианский социализм, обращавшийся в верующим людям, указывая на то, что Библия осуждает богатеев, высказывается против частной собственности. Влияние христианского социализма на рабочее движение, особенно в католических странах, сохранялось и в XIX-XX вв. Маркс и Энгельс, по-видимому, недооценивали это обстоятельство, судя по их презрительному замечанию, что христианский социализм - «это лишь святая вода, которой поп кропит озлобление аристократа» (там же).
Критике «консервативного или буржуазного» социализма уделено также немного места. «Буржуа-социалисты хотят сохранить условия существования современного общества, но без борьбы и опасностей, которые неизбежно из них вытекают. Они хотят сохранить современное общество, однако без тех элементов, которые его революционизируют и разлагают». Эти социалисты стремятся «внушить рабочему классу отрицательное отношение ко всякому революционному движению, доказывая, что ему может быть полезно не то или другое политическое преобразование, а лишь изменение материальных условий жизни, экономических отношений».
При этом, конечно, имеются в виду отнюдь не коренные социально-экономические условия, а преимущественно административные улучшения. Эта в основном правильная характеристика т.н. буржуазного социализма страдает, однако, односторонностью. Ведь уже при жизни Маркса и Энгельса, правда, после выхода в свет «Комманифеста» в Германии и Австрии появился «катедер-социализм»: ряд буржуазных профессоров подвергали критике «недостатки» капитализма, доказывали необходимость улучшения жизненных условий рабочего класса ради сохранения status quo.
Некоторые из этих катедер-социалистов оспаривали основные положения марксизма, во-первых, его положение о необходимости упразднения частной собственности на средства производства, во- вторых, положение о том, что социалистическое переустройство общества уже стало исторической необходимостью и произойдет в ближайшем будущем, в-третьих, сформулированный в «Капитале» Маркса «абсолютный» закон прогрессирующего обнищания пролетариата. Маркс и Энгельс не считали нужным отвечать на эти вполне резонные критические замечания.
В Англии в конце 80-х гг. возникло «Фабианское общество», деятели которого С. и Б. Вебб, Б. Шоу и др. в достаточно резкой форме критиковали капиталистический строй, доказывая вместе с тем, что переход к социалистическому обществу может быть оправдан лишь как неторопливое движение путем реформ, так как революция имела бы своим следствием неисчислимые разрушения, многочисленные жертвы, хаос.
И катедер-социалисты и фабианцы еще до выступления Э. Бернштейна приступили к ревизии ряда основных положений марксизма. Бернштейн в своей книге «Предпосылки социализма и задачи социал-демократии» признает, что его критические замечания в адрес марксистской теории не являются оригинальными, поскольку подобного рода критика марксизма имела места до него.
Значительное место в «Манифесте» занимает критика мелкобуржуазного утопического социализма. Речь идет о двух его разновидностях: французском и английском социализме, наиболее выдающимся представителем которого является Сисмонди, и немецком, именующем себя «истинным социализмом». Этот социализм, по определению Маркса и Энгельса, отражает социальную неустойчивость мелкой буржуазии, которая «колеблется между пролетариатом и буржуазией».
К мелкой буржуазии основоположники марксизма относят также крестьянство, идеологи которого «становясь на сторону пролетариата против буржуазии, в своей критике буржуазного строя прикладывали к нему мелкобуржуазную и мелкокрестьянскую мерку и защищали рабочих с мелкобуржуазной точки зрения». Суть этой «точки зрения» сводилась к идеализации докапиталистических производственных отношений, интересов крестьянства и ремесленников, которых разоряло развитие индустриального капитализма, машинного производства. Это стремление повернуть вспять общественное развитие Маркс и Энгельс справедливо называют реакционным и утопическим. Вместе с тем они отмечают несомненные теоретические достоинства этой разновидности утопического социализма.
«Этот социализм прекрасно умел подметить противоречия в современных производственных отношениях. Он разоблачил лицемерную апологетику экономистов. Он неопровержимо доказал разрушительное действие машинного производства и разделения труда, концентрацию капиталов и землевладения, перепроизводство, кризисы, неизбежную гибель мелких буржуа и крестьян, нищету пролетариата, анархию производства, вопиющее неравенство в распределении богатств, истребительную войну наций между собой, разложение старых нравов, старых семейных отношений и старых национальностей». Эта характеристика мелкобуржуазного утопического социализма показывает, что он несмотря на свою классовую ограниченность во многом предвосхитил ряд основных положений социалистического учения Маркса и Энгельса.
Несколько строк «Манифест» посвящает утопическому коммунизму времен Великой французской революции. Учение Бабёфа они характеризуют как выражение требований пролетариата. Однако, отмечая неразвитость этого класса (едва ли он существовал как класс во Франции конца XVIII в.), Маркс и Энгельс категорически утверждают: «Революционная литература, сопровождавшая эти первые движения пролетариата, по своему содержанию неизбежно является реакционной. Она проповедует всеобщий аскетизм и грубую уравнительность». Едва ли можно согласиться с этой односторонней оценкой бабувизма, хотя она и констатирует амбивалентность этой литературы, с одной стороны, революционной, а с другой - реакционной.
Единственное направление утопического социализма, к которому авторы «Манифеста» относятся уважительно - это учения Сен-Симона, Фурье и Оуэна. Учения этих мыслителей они характеризуют как критически-утопические, поскольку они выступают с критикой, отрицанием буржуазного общества. Действительно при всей своей исторически обусловленной ограниченности критически-утопический социализм замечателен своей беспощадной критикой капиталистических общественных отношений, своим гениальным предвосхищением таких основных черт будущего, посткапиталистического строя, как исчезновение противоположности между городом и деревней, между физическим и умственным трудом, отмирание государства, радикальное изменение общественного разделения труда и т.д.
Однако в основном отношение основоположников марксизма к учениям Сен-Симона, Фурье и Оуэна, ставшими, как известно, одним из теоретических источников марксизма, остается отрицательным. Несмотря на то, что эпоха этих мыслителей отлична от эпохи Бабёфа, тем не менее, в это время еще не было ни развитого капиталистического строя, ни вполне выявившейся антагонистической противоположности между основными классами буржуазного общества.
Этим и определяются основные черты учений названных мыслителей: посткапиталистический общественный строй трактуется ими как идеал, созданный гением, а «социетарное», по выражению Фурье, переустройство общества как претворение в жизнь системы идей этого гения. Критическая оценка критически-утопического социализма Марксом и Энгельсом представляется мне односторонней, поскольку в сочинениях Сен-Симона, Фурье и Оуэна (последний, кстати сказать, был современником основоположников марксизма), несомненно, наличествует исторический подход к обществу, признание его развития, которое характеризуется как обусловленное предшествующим состоянием.
Так, например, Сен-Симон впервые сформулировал положение, что радикальное (позднее названное социалистическим) переустройство общества становится необходимым благодаря индустриализации. Фурье подразделял прогрессивное развитие общества на качественно различные эпохи, обосновывая вывод о необходимости «социетарного» (социалистического) строя, утверждением, что капитализм является преходящей ступенью развития человечества.
Оуэн, имевший ясное представление о содержании и значении промышленной революции, совершившейся Англии, разграничивал доиндустриальную эпоху (господство ручного, ремесленного труда) и индустриальное общество с характерным для него машинным производством. Благодаря промышленной революции, утверждал он, возникла новая и неограниченная способность создавать богатства и навсегда устранить бедность.
Деятели критически-утопического социализма, указывают Маркс и Энгельс, не придают значения борьбе классов, не видят в пролетариате никакой способности к исторической инициативе, отвергают революционное насилие и политическую борьбу вообще. Разочарованные в последствиях Великой французской революции, которая вместо провозглашенных ею свободы, равенства и братства утвердила новую систему эксплуатации и угнетения трудящихся, эти утопические социалисты не видят иного пути к социализму, кроме соглашения с господствующим классом.
Они обращаются к власть имущим, пытаясь убедить их в том, что социалистическое общество будет наиболее процветающим, обеспечивающим все потребности всем членам общества. Они обстоятельно описывают в своих сочинениях основанное на социалистических началах общество, характеризуют его с такими подробностями, которые оказываются продуктами их неуемной фантазии. «Это фантастическое описание будущего общества возникает в то время, когда пролетариат еще находится в очень неразвитом состоянии и представляет себе поэтому свое собственное положение еще фантастически, оно возникает из первого исполненного предчувствия порыва пролетариата к всеобщему преобразованию общества».
Здесь, как и в других местах «Манифеста», пролетариату приписывается стремление ко всеобщему преобразованию общественных отношений. Иными словами речь идет об исторической миссии пролетариата, которая, согласно Марксу и Энгельсу, состоит в том, чтобы упразднить капитализм и построить совершенно новое, бесклассовое общество. Это основное убеждение основоположников марксизма оказалось иллюзией утопического толка.
Пролетариат действительно ведет освободительную борьбу против капитала, но его цели носят более определенный, конкретный характер: завоевание гражданских прав, укрепление демократии, повышение заработной платы, улучшение условий труда, доступное медицинское обслуживание, пенсии, обеспечивающие безбедную старость, пособия по безработице и т.д. Рабочие создают профессиональные союзы, которые предъявляют хозяевам- предпринимателям все более решительные требования. Речь идет о коллективном договоре, обязывающем предпринимателя выполнять определенные требования и, в частности, лишающие его права увольнять кого-либо из членов профсоюза без согласия последнего.
Социал-демократические партии, отстаивающие интересы трудящихся, добиваются перераспределения доходов капиталистов путем установления достаточно высокого прогрессивного налога, денежные средства от которого должны расходоваться на осуществление социальных программ, направленных прежде всего на улучшение жизненных условий народа.
Уже при жизни Маркса и Энгельса социал-демократические партии, а также лейбористская партия Великобритании добивались первых существенных достижений в интересах трудящихся. Все это фактически выявляло утопический характер программы, изложенной в «Манифесте». Но кроме программы посткапиталистического переустройства общества «Манифест» обосновывал необходимость демократических преобразований, а также необходимость осуществления тех определенных социально-экономических требований, которые выдвигались передовыми представителями рабочего класса, в частности, его профсоюзами. В этом отношении «Манифест», несомненно, сыграл выдающуюся роль в освободительном движении рабочего класса.
Этим объясняется тот факт, что социал-демократические партии Западной Европы в течение всей второй половины XIX в. - начала XX в. считали «Манифест» своим программным документом несмотря на то, что их собственные программы явно отличались от этого документа. Яркий пример этому - программы Германской социал-демократической партии, принимавшиеся в 1869, 1875, 1891 гг. Эти программы, изложенные на нескольких страницах, не имеют ничего общего с революционным содержанием «Манифеста», не упоминают о марксизме вообще и сводят задачи социализма к осуществлению насущных потребностей рабочего класса.
Заключительный раздел «Комманифеста» посвящен вопросу об отношении коммунистов «к уже сложившимся рабочим партиям». Такими партиями Маркс и Энгельс называют чартистское движение в Англии, сторонников аграрной реформы в США, швейцарских радикалов, польскую «партию», борющуюся за осуществление аграрной революции. Как видно из этого перечня, основоположники марксизма называют партиями определенные политические движения безотносительно к тому, являются ли они партиями в современном смысле слова.
«Коммунисты, - пишут Маркс и Энгельс, - борются во имя ближайших целей и интересов рабочего класса, но в то же время в движении сегодняшнего дня они отстаивают и будущность движения». Эта реалистическая формулировка была полностью воспринята европейскими социал-демократическими партиями.
Столь же реалистический характер носит положение об отношении коммунистов к либеральной буржуазии. «В Германии, поскольку буржуазия выступает революционно, коммунистическая партия борется вместе с ней против абсолютной монархии, феодальной земельной собственности и радикального мещанства».
«Манифест» также подчеркивает, что коммунисты повсюду добиваются объединения и соглашения между демократическими партиями всех стран. В этом положении уже содержится идея Интернационала, которая была претворена в жизнь лишь в 60-е гг. Эта же идея находит свое лапидарное выражение в знаменитом лозунге, которым заканчивается «Манифест»: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!».
«Манифест» решительно заявляет: «Коммунисты считают презренным делом скрывать свои взгляды и намерения. Они открыто заявляют, что их цели могут быть достигнуты лишь путем насильственного ниспровержения всего существующего общественного строя. Пусть господствующие классы содрогаются перед Коммунистической Революцией. Пролетариям нечего в ней терять кроме своих цепей. Приобретут же они весь мир».
«Манифест Коммунистической партии» был напечатан в Лондоне. В Великобритании уже не было цензуры. Иное дело Германия. Здесь цензурная конфискация была осуществлена уже таможенниками, вследствие чего «Манифест» сразу же превратился в библиографический раритет. Однако второе издание на немецком языке вышло в свет в Германии лишь в 1872 г., т.е. через двадцать четыре года после первого. Это тем более удивительно, что в Германии уже существовала с 1869 г. социал-демократическая партия, издававшая свои газеты и другие издания. В России «Манифест» на русском языке был опубликован в 1869 г., во Франции его перевели и издали уже в 1848 г., в Англии - в 1850 г.
В предисловии ко второму немецкому изданию «Манифеста» его авторы писали: «Как ни сильно изменились условия за последние двадцать лет, однако развитые в этом "Манифесте" общие основные положения остаются в целом совершенно правильными в настоящее время». То же самое, почти в тех же словах утверждается в предисловиях к третьему (1883 г.) и четвертому (1890 г.) изданиям «Манифеста», а также в предисловиях к английскому изданию этого программного документа в 1888 г., второму русскому изданию (1882 г.), польскому (1892 г.) и итальянскому изданиям (1893 г.). В 1884 г. Энгельс писал: «принципиальная и тактическая программа, сохраняющая все свое значение и теперь, - "Коммунистический манифест"».
Настойчивое подчеркивание во всех этих предисловиях правильности основных положений «Манифеста» вызывает законное недоумение, поскольку в 70-е гг. взгляды основоположников марксизма по самым важным вопросам весьма существенно изменились. Установка на насильственное ниспровержение капиталистических отношений отошла в прошлое.
В 1872 г. Маркс, выступая на митинге в Гааге, заявил: «Мы знаем, что надо считаться с учреждениями, нравами и традициями различных стран; и мы не отрицаем, что существуют такие страны как Америка, Англия, и если бы я лучше знал ваши учреждения, то, может быть, прибавил к ним и Голландию, в которых рабочие могут добиться своей цели мирными средствами».
Приведенное высказывание Маркса отнюдь не единственное, как может показаться читателю работы Ленина «Государство и революция». В 1880 г. Маркс в письме к лидеру английской «социал-демократической федерации» Г. Гайдману указал, что его партия (очевидно, имелась в виду Германская социал-демократическая партия) «считает английскую революцию не необходимой, но - согласно историческим прецедентам - возможной». Революция, поясняет Маркс в этом же письме, необходима для свержения антидемократического режима, ибо «от военного деспотизма невозможно избавиться иначе, как путем революции». Таким образом, в демократическом обществе, по убеждению Маркса, возможно мирное переустройство общественных отношений на началах социализма.
Что побудило основоположников марксизма радикально изменить свое понимание социалистической революции. Причина совершенно ясна: прогрессирующая демократизация буржуазного общества, в особенности в таких странах, как Великобритания, Франция, США.
Накануне революции 1848 г., да и непосредственно после них, авторы «Манифеста» были убеждены в том, что всеобщее избирательное право в принципе невозможно в условиях капитализма вследствие антагонистического противоречия между пролетариатом и буржуазией. Они даже полагали, что введение всеобщего избирательного права сделало бы невозможным политическое господство буржуазии. Однако факты вскоре полностью опровергли это убеждение. Всеобщее избирательное право восторжествовало в Великобритании, Франции, США нисколько не подорвав господство и влияние капитала.
Даже в Германии канцлер Бисмарк решился ввести всеобщее избирательное право, которое, однако, в значительной мере оказалось весьма ограниченным вследствие королевского абсолютизма. Поэтому Маркс и Энгельс были вынуждены пересмотреть свои прежние представления о всеобщем избирательном праве. В 1865 г. Энгельс писал: «Буржуазия не может завоевать своего политического господства, не может выразить это политическое господство в конституции и в законах без того, чтобы не дать в то же время оружия в руки пролетариата».
Таким образом пролетариат в процессе буржуазной борьбы за демократию «получает в руки то оружие, которое ему необходимо для его окончательной победы. С помощью свободы печати, права собраний и союзов он завоевывает себе всеобщее избирательное право, с помощью же всеобщего и прямого избирательного права, в сочетании с указанными агитационными средствами, - все прочее». В 1880 г. Маркс в статье «Введение к программе французской рабочей партии» указывает на необходимость создания самостоятельной, независимой от либерального движения, пролетарской партии, указывая в этой связи: «нужно добиваться подобной организации всеми средствами, какие имеются в распоряжении пролетариата, в том числе и с помощью всеобщего избирательного права, превращаемого таким образом из оружия обмана, каким оно было до сих пор в орудие освобождения».
Итак, социально-политические воззрения Маркса и Энгельса существенно изменились по сравнению с теми, которые были изложены в Манифесте. Почему же в предисловиях к переизданиям этого программного документа они продолжают утверждать, что «основные положения» этого документа остаются «совершенно правильными»? Ведь Маркс уже в первом томе «Капитала» доказал, что кризисы перепроизводства никоим образом не свидетельствуют о кризисе капиталистической системы.
Очевидно, что переиздание «Манифеста» было бы целесообразно дополнить послесловием, разъясняющим какие вопросы следует понимать по-новому. Но имело ли бы такое послесловие агитационно-пропагандистское значение? Разумеется, нет. Поэтому основоположники марксизма считают достаточным ограничиться следующим разъяснением: «"Манифест" является историческим документом, изменить который мы уже не считаем себя вправе».
Однако была еще одна причина того, что авторы «Манифеста» не захотели его дополнить послесловием (или хотя бы примечаниями, разъясняющими, почему их воззрения существенно изменились). Причина эта, на мой взгляд, состояла в том, что авторы «Манифеста» по-прежнему были убеждены в том, что пролетарская революция дело самого ближайшего будущего. Правда, Маркс в 1850 г. заявил, что пролетариату необходимо 10, 20, а то и 50 лет классовой борьбы, чтобы стать способным быть политически господствующим классом.
Но судя по другим его высказываниям, он был почти уверен в том, что час пролетарской революции уже приближается. Так, в начале 50-х гг. Маркс писал: «Новая революция возможна только вслед за новым кризисом. Но наступление ее так же неизбежно, как и наступление последнего». В другой своей работе - «Классовая борьба во Франции с 1848 по 1850 гг.» - он утверждал, что социалистическая революция неизбежно разразится вслед за очередным кризисом перепроизводства. В 1858 г. Маркс уверенно заявлял, что «на континенте революция близка и примет сразу же социалистический характер».
Естественно, возникает вопрос: чем объясняется эта уверенность в близости пролетарской революции? Ведь в 50-х гг. в Германии, Франции и некоторых других европейских странах развернулась промышленная революция, т.е. переход от мануфактурного капитализма и ремесленного производства к промышленному капитализму, машинному производству.
Конечно, в ходе этого революционного преобразования капиталистической экономики происходила пролетаризация массы ремесленников, которые вовсе не хотели быть наемными рабочими, возмущались совершающимися изменениями, нередко портили или ломали машины, короче говоря, представляли собой бризантную или, говоря марксистским языком, революционную массу. Не это ли обстоятельство убеждало Маркса и Энгельса в том, что революция может разразиться в ближайшее время. Напомню, как Маркс оценивал восстание ткачей в Лионе и в особенности восстание силезских ткачей, которым он приписывал чуть ли не социалистическое сознание. Следовательно, социальные катаклизмы промышленной революции вполне могли питать надежду на близость пролетарской революции.
Однако Маркс был все же достаточно трезвым мыслителем, чтобы не уповать на это обстоятельство. Недаром же он в эти же 50-е гг. утверждал, что капитализм развивается бурными темпами и при «таком всеобщем процветании, когда производительные силы буржуазного общества развиваются настолько пышно, насколько это вообще возможно в рамках буржуазных отношений, о действительной революции не может быть речи». Что же в таком случае придавало этому трезвому, гениальному мыслителю и его весьма талантливому другу почти непоколебимую уверенность в непосредственной близости социалистической революции?
Мне представляется, что ответ на этот вопрос может дать лишь психология, а именно психология революционеров, которые глубоко убеждены в том, что провозглашенные и теоретически обоснованные ими задачи, как бы ни были они грандиозны, могут и должны быть решены еще при их жизни. Э. Бернштейн, несправедливо названный родоначальником так называемого ревизионизма, не был, конечно, революционером.
Пора, наконец, подвести итоги рассмотрению «Манифеста Коммунистической партии», тем более, что для оценки его содержания я уже вынужден был коснуться воззрений основоположников марксизма последующего времени. В.И. Ленин считал «Манифест» завершением исторического процесса формирования (становления) марксизма. С этой оценкой невозможно согласиться, во- первых, потому что Маркс и Энгельс основательно пересмотрели основные положения «Манифеста». Во-вторых, формирование марксизма предполагает теоретическое осмысление и обобщение опыта буржуазных революций.
Эта работа была проделана Марксом и Энгельсом в течение 50-х гг. В-третьих, марксизм, как критика капитализма и обоснование исторической необходимости социалистического переустройства общества, предполагает новое экономическое учение, марксистскую политическую экономию и в частности теорию прибавочной стоимости. Такая экономическая теория была в основном изложена Марксом в работе «К критике политической экономии» (1859 г.) и завершена созданием «Капитала». Отсюда следует вывод, что «Манифест» - произведение раннего, еще не вполне сформировавшегося марксизма. Это нисколько не умаляет ту выдающуюся роль, которую он сыграл в истории рабочего движения, но просто указывает его надлежащее, конечно, более скромное место в развитии теории марксизма.
То обстоятельство, что основоположники марксизма отказывались признать устарелость и даже ошибочность ряда основных положений этого программного документа, указывает, кроме отмеченных выше обстоятельств, на внутренне присущий марксизму догматизм, т.е. превращение теоретических положений в предмет недоступной возражениям веры. Ярким примером такого догматизма являлось убеждение основоположников марксизма в том, что век капитализма пришел к своему закономерному концу.
Если в «Манифесте» кризисы перепроизводства интерпретировались (вследствие недостаточной экономической осведомленности его авторов) как убедительнейшее свидетельство конфликта между производительными силами и буржуазными производственными отношениями, то в «Капитале» Маркс научно доказал, что кризисы перепроизводства - необходимый и преходящий элемент экономического цикла, нисколько не исключающий последующий бурный подъем производства и торговли, который вновь приводит к кризису, т.е. перепроизводству товаров, после чего опять начинается подъем производства и торговли, превосходящий, как правило, этот процесс в предшествующем цикле.
Несмотря на. это, подтверждаемое историческим опытом разъяснение, Энгельс в «Анти-Дюринге», т.е. через 30 лет после опубликования «Манифеста», по-прежнему воспроизводит ошибочное представление, наличествующее в этом сочинении. Он пишет: «мы установили неизбежность кризисов, порождаемую капиталистическим способом производства, и их значение как кризисов самого этого способа производства». В другом месте этой же работы Энгельс утверждает, что экономические коллизии, порождаемые кризисами перепроизводства, доказывают, что «производительные силы восстают против способа производства, который они переросли».
Это упорное повторение несостоятельной, как доказал Маркс, точки зрения есть несомненная дань догматизму. Приверженность данной догме имело, несомненно, немалое агитационно-пропагандистское значение, которое, по-видимому, и объясняет догматический характер этого утверждения.
Известно, что Маркс не только читал рукопись «Анти-Дюринга», но был также автором одной из ее глав. Но он, по-видимому, не придал значения тому, как Энгельс истолковывает кризисы перепроизводства.
В «К критике политической экономии» Маркс правильно оценивает вопрос о живучести, продолжительности существования того или иного способа производства, порывая тем самым со своими иллюзиями конца 40-х - начала 50-х гг.: «Ни одна общественная формация не погибает раньше, чем разовьются все производительные силы, для которых она дает достаточно простора, и новые, более высокие производительные силы никогда не появляются раньше, чем созреют материальные условия их существования в недрах самого старого общества».
Само собой разумеется, что из этого важного теоретического положения вытекают определенные выводы, с которыми должны считаться революционеры. Следует ли Маркс этим выводам? На мой взгляд, нет. Так, в 1871 г. он как бы констатирует: «Рабочему классу предстоит не осуществлять какие-либо идеалы, а лишь дать простор элементам нового общества, которые уже развились в недрах старого разрушающегося буржуазного общества». Но есть ли основания утверждать, что «старое», т.е капиталистическое общество разваливается? Никоим образом. Есть ли основания утверждать, что элементы «нового», т.е социалистического общества уже развились в недрах капитализма? Нет таких оснований.
Почему же Маркс и Энгельс продолжают настаивать на том, что эпоха социалистического переустройства общества уже наступила? Оставим в стороне психологию революционеров, о которой шла речь выше. Рассмотрим аргументацию. Уже в «Немецкой идеологии», т.е. на ранней ступени становления своего учения Маркс и Энгельс писали: «Существование революционных мыслей в определенную эпоху уже предполагает существование революционного класса».
Революционные мысли действительно существовали как у Маркса и Энгельса, так и у многих современников. Но революционного пролетариата как самостоятельной, независимой от либеральной буржуазии общественной силы еще не было, хотя в буржуазной революции 1830 г., да и в революциях 1848 г. пролетарии в значительной своей части выступали как революционная сила.
Можно было бы не придавать значения приведенному высказыванию Маркса, поскольку оно относится к одной из ранних его работ. Но дело в том, что эту же идею Энгельса возрождает в 1885 г.: «Если нравственное сознание массы объявляет какой-нибудь экономический факт несправедливым, как в свое время рабство или барщину, то это есть доказательство того, что этот факт сам пережил себя, что появились другие экономические факты, в силу которых он стал невыносимым и несохранимым».
Надо признать, что «нравственное сознание массы» в течение ряда веков осуждало эксплуатацию трудящихся, протестовало против нее, возмущалось общественными порядками, при которых одна, небольшая часть общества живет в роскоши, в то время как большинство населении, трудящегося населения, едва сводит концы с концами, постоянно отказывая себе нередко даже в самом необходимом. Таково, например, было раннее христианство, осуждавшее рабовладельческий строй, который тем не менее продолжал существовать в Риме почти три века после возникновения христианства и был побежден отнюдь не христианами, а язычниками.
Вообще положение, согласно которому отрицание общественным сознанием исторически определенного общественного бытия свидетельствует о том, что последнее изжило себя и находится в состоянии разложения, на мой взгляд, не вполне согласуется с материалистическим пониманием истории. Французское Просвещение XVIII в., несомненно, было осуждением феодальных порядков и весьма способствовало осознанию «третьим сословием» необходимости его упразднения. Однако упразднены эти порядки были материальной силой, Великой французской революцией.
Маркс, так же как и Энгельс, нередко прибегал к подобному «обоснованию» объективной необходимости упразднения капиталистических отношений. Так, например, в таком капитальном исследовании, как «К критике политической экономии», он утверждает, что «человечество ставит себе всегда только такие задачи, которые оно может разрешить, так как при ближайшем рассмотрении всегда оказывается, что сам задача возникает лишь тогда, когда материальные условия ее решения уже имеются налицо, или, по крайней мере, находятся в процессе становления».
Однако человечество не является субъектом истории, так как оно не представляет собой единого целого, а состоит из разных народов, находящихся на разных уровнях экономического, политического и культурного развития. И даже союзнические отношения между народами (точнее, государствами) не превращают их в единый (единственный) субъект истории. Следовательно, утверждение, что человечество ставит перед собой какие-либо задачи в принципе несостоятельно, несмотря на то, что понятие человечества не является пустой абстракцией.
Что же вынуждает Маркса и Энгельса прибегать к аргументам, не выдерживающим критического анализа? На мой взгляд, только одно: убеждение, что капитализм уже изжил себя как способ производства, что пролетариат не только может, но и должен упразднить ненавистные ему капиталистические отношения. Поэтому, например, Энгельс на склоне своих дней уверенно утверждал, что Германская социал-демократическая партия «достигла теперь такого положения, что может почти с математической точностью определить время, когда она придет к власти». Аналогичные высказывания имеются у Энгельса и относительно рабочего класса Франции и Англии.
В том же духе высказывался и Маркс, правда, избегая указаний на почти математическую точность. Все эти высказывания, в сущности, совпадают с основными положениями «Манифеста». Это значит, что, несмотря на существенное изменение своих взглядов по вопросу о путях социалистического переустройства капиталистического общества, несмотря на фактический отказ от идеи захвата власти посредством вооруженного восстания, основоположники марксизма все еще разделяют одно из важнейших положений «Манифеста», все еще проникнуты его духом.
Окончательно преодолеть заблуждения, иллюзии этого замечательного исторического документа они оказались не в состоянии. И это в значительной степени повлияло на всю последующую историю марксистских идей вплоть до конца XX в., когда марксизм пережил себя как идеология и превратился в одну из выдающихся социальных теорий, существующих наряду с другими, также выдающимися социальными учениями, которые, взаимодействуя друг с другом, все более адекватно постигают современную эпоху.
Основательный критический анализ «Комманифеста» дает Я.Г. Рокитянский в «Вестнике Российской академии наук». В статье «Загадка Манифеста» он справедливо подчеркивает, что авторы этого программного документа, излагая свои воззрения, вместе с тем излагали и некоторые, разумеется, не чуждые им воззрения членов «Союза коммунистов».
Без этого сочетания своих воззрений «с представлениями немецких рабочих-коммунистов. "Манифест" не был бы даже опубликован». В подтверждение этого положения автор приводит примеры текстологического сходства. «Например, явно одномерная характеристика буржуазного общества. "Здесь тот, кто трудится, ничего не приобретает, а тот, кто приобретает, не трудится" в разных вариациях встречается у представителей рабочего коммунизма.
Это же можно сказать и об известной фразе: "Рабочие не имеют отечества. У них нельзя отнять то, чего у них нет". А вот что пишет Вейтлинг: "Какую же любовь может питать к так называемому отечеству тот, кому нечего терять в нем, чего он не мог найти в любой другой стране... Да есть ли оно у нас на самом деле, это отечество? Лицемеры! Вы хорошо знаете, что у нас его нет"».
Это разъяснение объясняет, в частности, тот факт, что «Манифест Коммунистической партии» вышел в свет без указания его авторов, Маркса и Энгельса. Лишь через несколько лет издание «Комманифеста» в Англии, а затем и в других странах выходило с указанием его авторов.
Анализ заблуждений авторов «Коммунистического манифеста» не может умалить его выдающегося исторического значения в освободительном движении рабочего класса. Это значение становится совершенно ясным, если ознакомиться с высказываниями деятелей рабочего движения 40-х гг. позапрошлого века. Вот, например, заявление одного из членов «Союза коммунистов» Ф. Леснера: «Когда Коммунистический Манифест появился за несколько дней до Парижской революции, то большинство из нас верило в то, что пришла навсегда эпоха свободы и справедливости».
Леснер, разумеется, не одинок. В том же духе высказывается и другой деятель рабочего движения Р. Даниельс: «Это была наша библия, на которой мы давали клятву». Также восприняли «Коммунистический манифест» и такие выдающиеся лидеры рабочего движения, как А. Бабель, Ф. Меринг, Ж. Жорес, Г. Гайдман и многие другие. Эти факты наилучшим образом характеризуют действительное значение этого выдающегося произведения марксизма.
Ныне со времени выхода в свет «Коммунистического манифеста» прошло свыше полутора веков. Так называемый реальный социализм, построенный в нашей и в других европейских странах, рухнул, не выдержав соревнования с капиталистическим способом производства. Совершенно очевидно, что в наше время марксисты, если они действительно хотят пропагандировать и творчески развивать это учение, должны быть прежде всего критическими марксистами, для которых учение Маркса и Энгельса, не являющееся в настоящее время идеологией рабочего класса, должно быть социальной теорией, которая не отгораживается идеологической стеной от современной социологической науки и социальной теории вообще. Марксизм на протяжении полутора веков своего существования игнорировал немарксистские социальные учения. Этот идеологический изоляционизм - одна из главных причин современного кризиса марксизма.
Эти замечания связаны с выходом в свет в 2007 г. сборника статей посвященных «Манифесту Коммунистической партии», в котором наряду с этим программным документом опубликованы комментирующие его статьи нескольких авторов. Все они рассматривают «Коммунистический манифест» как произведение, сохранившее свою актуальность и в настоящее время. Так, Д.В. Джохадзе утверждает, что этот программный документ, «написанный в бурную эпоху европейских революций XIX века, - по-прежнему остается таковым в веке 21-м». Более того, «Манифест», по словам Джохадзе, «и сегодня представляется не менее, а даже более злободневным, чем в эпоху его создания».
В этой связи утверждается, что капитализм XX в. не отличается, в сущности, от того капитализма, который подвергается критике в «Манифесте», продолжается абсолютное обнищание пролетариата, и т.д.
Д.В. Джохадзе и другие авторы рассматриваемой книги считают пролетарскую революцию, упразднение капиталистических производственных отношений, завоевание власти пролетариатом, установление диктатуры пролетариата не отдаленной, скажем, исторической перспективой, а настоятельной задачей, которая может и должна быть осуществлена в ближайшее время. В другом, более авторитетном издании, публикации материалов научной конференции, состоявшейся в Институте марксизма-ленинизма при ЦК КПСС в связи со 125-летием выхода в свеет «Комманифеста» секретарь ЦК КПСС Б.Н. Пономарев в своем докладе заявил: «Реальный социализм выступает как главное, наиболее полное воплощение идей Манифеста».
В действительности, «реальный социализм», построенный в СССР и ряде других европейских стран, несомненно, нисколько не соответствовал той картине социалистического общества, которая была начертана в «Комманифесте». Тоталитарный режим, утвердившийся в СССР, не имел ничего общего с обществом, в котором, как говорится в «Манифесте» - «свобода каждого будет условием свободы всех».
В другой статье этого сборника ее авторы В.Г. Афанасьев, главный редактор «Правды», утверждал: «125 лет прошло со времени, когда вышло в свет одно из гениальнейших творений человеческого разума. И все эти годы история развивалась так, как указывали авторы Манифеста». Само собой разумеется, что авторы «Манифеста», исходя из материалистического понимания истории, считали, что социалистическая революция произойдет прежде всего в наиболее развитых индустриальных странах, в которых пролетариат будет составлять большинство населения. Россия же была в 1917 г. страной, в которой пролетариат составлял примерно 5% населения; основной массой населения, не менее 80%, составляли крестьяне.
Приведенные высказывания о «Комманифесте» основаны на цитатах из Маркса, Энгельса, Ленина. Едва ли эти оценки программного произведения марксизма разделяет в наше время какая-либо партия.
В отличие от названных выше теоретиков, считающих себя действительными марксистами, а не просто начетчиками, деятели современных социалистических партий рассуждают несравненно более трезво, взвешенно, не ставят задачи насильственного ниспровержения капиталистических отношений, установления диктатуры пролетариата и т.п., а ведут реальную борьбу за улучшение жизненных условий трудящихся, углубление и упрочение демократических порядков.