Понятие «досуг» проникло в экономический анализ с черного хода. Даже Веблен, в названии первой работы которого («Теория праздного класса») слово «leisure» — «досуг» — занимало важное место, собственно досугом особенно не интересовался, разве что в той мере, в какой досуг или праздность воплощали в себе бездействие, пустую трату ресурсов «в денежном соревновании», которые, по мнению Веблена, были и побудительным мотивом, и наградой имущего класса.
В появившихся позже более серьезных работах, посвященных анализу реакции предложения труда на изменение реальной заработной платы, начатых Найтом и Пигу и продолженных Роббинсом, досуг уже фигурировал, но только как остаток, т.е. как то время, которое остается после того, как было учтено все время, занятое работой. Досуг превратился в потребительское благо.
Требования к нему были минимальными — он должен доставлять достаточно удовольствия, чтобы при сравнении его с доходом, как у любого потребительского блага, возникала бы хорошо себя ведущая кривая безразличия в пространстве время — доход, которая позволяла бы определять, сколько времени тратить на работу.
С выходом статьи Гэри Беккера в «Economic Journal» и книги Стеффана Линдера «Измотанный праздный класс» все это изменилось. Возникло понимание того, что потребление; тоже требует времени. Отныне досуг стал рассматриваться не просто как время, не занятое работой, но как время, необходимое для потребления товаров и услуг, купленных на заработанные деньги. Досуг наравне с работой стал неотъемлемой частью экономической системы.
Но этот новый досуг оказался совсем не таким «праздным», каким считали его Веблен или Найт, понимая под «досугом» время, потраченное на безделье, на деятельность, не приносящую дохода. Если люди расходуют свой досуг на потребление, т.е. на извлечение из экономической системы полезности, которая только и оправдывает ее (системы) существование, то термин «досуг» неизбежно должен был приобрести новый смысл.
Задачи, которые ставили перед собой Линдер и Беккер, были не вполне одинаковыми, несмотря на аналитическое сходство их моделей. И тот и другой считали, что полезность извлекается не из самих магериалъных благ и услуг, а из «commodities» (у Беккера) или «consumption» (у Линдера), производимых за счет того, что человек сочетает свое собственное время с приобретенными благами и услугами. Для создания полезности необходимы и время, и блага — чашечка кофе не доставит удовольствия, если нет времени ее выпить.
Бёюсер поставил перед собой задачу интегрировать результаты всех тех занятий, которым человек отдает свое время в течение дня, показав, что за ними стоит неявно последовательный или даже оптимальный межвременной выбор; Линдер видел свою задачу в том, чтобы выявить все значительные (и многие незначительные, но любопытные) социальные последствия постоянно растущей относительной редкости времени.
В центре анализа Линдера был рост реальной заработной платы, обусловленный историческим ростом производительности труда. В то время как большинство исследователей считало подобный рост материальной обеспеченности источником повышения благосостояния, Линдер утверждал, что, поскольку «предложение времени» фиксировано, именно время, а не материальный доход будет во все возрастающей степени определять благосостояние. По мере того как материальные блага и услуги дешевеют, относительная ценность времени будет все время расти. В результате будет определенным образом меняться структура человеческих занятий: люди будут все меньше времени отдавать неторопливым, созерцательным занятиям, требующим много времени, но мало материальных благ и услуг, и все больше заниматься гиперактивной деятельностью, требующей много товаров и услуг, но мало времени.
Линдеру нельзя отказать в том, что свою теорию он изложил прекрасно. Незадолго до выхода его книги «Измотанный праздный класс» рецензия на нее вышла в журнале «Тайм» — этой чести книги по экономической теории удостаиваются нечасто, а три года спустя ей был посвящен специальный выпуск журнала «Quarterly Journal of Economics» под редакцией Томаса Шеллинга, в котором в числе других были помещены статьи Хиршмана, Спенса и Баумоля.
«Тайм» привлекли главным образом дерзкие утверждения Линдера о том, что наслаждение изысканной кухней и посещение оперы пали жертвой растущей нехватки времени и что даже легкая доступность женщин, которую Линдер усматривал в их поведении в конце 1960-х годов, была, по его мнению, вызвана дефицитом времени — любовь на бегу, чтобы все успеть. Качество принимаемых решений — рациональность — будет все время падать по мере того, как люди, действуя совершенно сознательно и рационально, будут все меньше времени тратить на тщательное обдумывание своих решений, на занимающее много времени выяснение всех обстоятельств, наведение справок, раздумья. Но самой серьезной потерей стала утрата людьми чувства неторопливого, размеренного темпа жизни, который приносит подлинное удовлетворение:
«Замедленный темп жизни характеризует способ препровождения времени, который может служить, пожалуй, наилучшим примером деятельности, полезную отдачу от которой нельзя увеличить за счет добавления потребительских благ. Это так по определению, и с этим ничего не поделаешь. Таким образом, наслаждение «тишиной и покоем» является «инфериорным» способом проведения времени».
Таким образом, смысл так называемого парадокса досуга у Линдера заключался в том, что рациональные люди чувствуют себя все более несчастными, поскольку, максимизируя полезность, они страдают из- s за растущей относительной редкости времени. Линдер представил незадачливого потребителя в виде ученика чародея, который старается успевать поглощать все возрастающий объем товаров и услуг за фиксированное время, а при этом вещей, с которыми что-то нужно делать, становится все больше и больше, поскольку они становятся все дешевле и дешевле. Поэтому потребителю поневоле приходится выбирать те виды деятельности, которые позволяют поглощать как можно больше благ в единицу времени.
Но хотя нарисованная Линдером картина производила сильное впечатление, возникало смутное ощущение, что его парадокс досуга может и не выдержать более тщательной проверки логикой; раз поведение, направленное на максимизацию полезности, не способно максимизировать полезность, так может, в каком-то фундаментальном отношении неверен сам анализ? Несчастье как следствие максимизации полезности — здесь что-то не так, явно должна быть какая-то неувязка. И неувязки действительно есть, причем целых три.
Первая состоит в том, что парадокс досуга не учитывает потребительского капитала с длительным сроком службы, а вместе с этим — самый несуетный из всех способов потребления товаров и услуг — покупку вещей, которые большую часть времени не используются. Предположение, неявно заложенное в аллегории с учеником чародея, о том, что потребление товаров и услуг требует времени и усилий, не учитывает того, что потребитель сам выбирает цену, которую он будет платить за потоки услуг, оказываемых принадлежащим ему домашним капиталом.
По желанию он может варьировать цену за час использования своего имущества от минимальной до бесконечно высокой с помощью простейшего приема — пользоваться принадлежащими ему вещами большую или меньшую часть времени.
Вместо того чтобы истязать себя безумной гонкой из оперы в магазин стереоаппаратуры, из магазина — на футбольный матч, а потом — на работу, преуспевающий потребитель может придерживаться модели поведения в духе Веблена и оставить свой дорогостоящий фотоаппарат «Никон» пылиться в бардачке «Феррари», пока сам он отправляется поплавать на яхте, которую держит на кооперативном причале в Ньюпорте, в те дни, которые он не проводит в Нью-Йорке, где владеет квартирой, или в Колорадо, где у него пустует охотничий домик. Редко используемый потребительский капитал предоставляет обширные — и, безусловно, несуетные и приятные — возможности поглотить несчетное количество плодов растущей производительности.
Вторая аналитическая проблема Линдера заключается в его классификации видов деятельности на «интенсивные по материальным благам» и «интенсивные по времени», причем ту же ошибку допускает и Беюкёр при анализе сходных проблем. Они не учитывают того, что эти соотношения затрат сами могут меняться при росте доходов. Так что «тишина и покой» вовсе не обязательно достигаются за счет больших временных затрат и малых затрат товаров и услуг.
Во всяком случае, где-нибудь в центре Манхэттэна или в других шумных центрах городской жизни, даже в развивающихся странах, без значительных расходов на кондиционирование воздуха, на другие устройства, позволяющие контролировать свет и шум, никакой «тишины и покоя» просто не будет. Низкий уровень производительности труда у рабочих, работающих в ночную смену, в развивающихся странах является следствием скудности их жилищного капитала, который не обеспечивает им тишины и покоя в дневное время. А неторопливая прогулка по пляжу требует не столько времени, сколько денег, если пляж находится за тысячи миль от дома, а в разгар сезона и билеты на самолет, и гостиница стоят особенно дорого.
С ростом материального благополучия выживают не те виды деятельности, которые изначально характеризуются самой высокой товароинтенсивностью, а те, которые лучше других впитывают прирост товаров и услуг в ходе производства полезности. И среди них вполне могут оказаться такие виды деятельности, в которых велик компонент праздного досуга. Веблен никогда не стал бы утверждать, что богатые люди неадекватно обеспечены возможностями скрыться от дел.
И, наконец, последнее и самое главное возражение заключается в том, что формальная математическая модель Линдера построена на том предположении, что источник полезности — это только то, что люди делают, т.е. виды деятельности и продолжительность этой деятельности, но в своих словесных рассуждениях он говорит, что полезность также существенно зависит от интенсивности этой деятельности, что нам далеко не безразличен темп нашей жизни, и если темп этот слишком высок, мы чувствуем себя плохо, некомфортно.
Но если этот аспект занятий, которые мы выбираем, для нас так важен, то он, разумеется, должен быть включен в функцию полезности в качестве одного из ее аргументов. Если же он в нашу функцию полезности не входит, то в логически непротиворечивой модели мы не смогли бы чувствовать неудовольствие от того, что наша деятельность становится все более «интенсивной».
Линдер просто незаметно вставляет переменную интенсивности в свои словесные рассуждения, хотя в математической формулировке модели максимизации полезности этой переменной у него нет. Вот и получается, что мы максимизируем полезность в рамках неправильно специфицированной модели, и этот процесс приносит нам сплошные страдания.
Но даже если парадокс досуга не выдерживает проверки логикой, безусловной заслугой Линдера и Беккера является то, что альтернативу «работа» или «досуг» экономисты теперь никогда не будут считать исчерпывающей дихотомией человеческих занятий. На свете есть сравнительно мало занятий, которые можно было бы считать чистым досугом, не приносящим побочно никакой практической пользы, но сравнительно мало встречается и занятий, которые можно было бы считать чистой работой, не заключающей в самой себе также и элемента удовольствия.
Так что выбор мы осуществляем не просто между работой и не-работой, и та более богатая теория выбора деятельности, родоначальниками которой были Линдер и Беккер, может в большинстве наших занятий разглядеть более сложную мотивационную структуру, сочетающую в разных пропорциях некоторые внутренние радости, которые раньше мы связывали только с досугом, и некоторую внешнюю пользу, которую принято считать атрибутом работы.