Правда, и преувеличивать значимость этого обстоятельства не следует. Как показала социалистическая практика, государство является отнюдь не самым эффективным собственником, о чем свидетельствует и проведенная им уже в годы реформирования в три этапа конверсия ВПК, имевшая весьма плачевные для последнего последствия.
Примечателен и тот факт, что при титанических усилиях китайских реформаторов им так и не удалось обеспечить рост эффективности государственного сектора, половина предприятий которого и поныне остается убыточной. Напомним в этой связи и о том, что политика финансовой стабилизации, столь энергично проводившаяся в 90-е годы, завершилась сокрушительным финансовым кризисом 1998 г., хотя отнюдь не только и даже не столько политические лидеры повинны в нем.
Иными словами, государство в переходный период призвано не заполнять собою образовавшуюся брешь в хозяйственном механизме, но, с одной стороны, перестраивать свою деятельность, овладевая методами прямого и косвенного, экономического и административного воздействия на процесс развития национальной экономики, с другой — способствовать становлению рыночного механизма не только в облике стихийной конкурентной борьбы, но путем формирования институтов рыночной инфраструктуры (банковская система, фондовая и товарная биржи, биржа труда, страховые компании и пр.).
Важно и то, что именно на советском пространстве был наиболее полно вытравлен за ненадобностью в условиях жесткого централизованного управления дух предпринимательства. Предпринимательская инициатива не была востребована даже со стороны правящей номенклатуры. Это оказалось одной из серьезных причин выявившейся в переходный период слабой адаптации советских управляющих к рыночным условиям хозяйствования, о которых они имели к тому же, что вполне естественно, весьма смутное представление.
В результате директорский корпус, из рядов которого на этапе ваучерной приватизации появились первые собственники, в массе своей оказался попросту не способен хозяйствовать без предписаний со стороны государства, а тем более — без финансовой поддержки последнего. А потому многие из них занялись распродажей производственных активов, сдачей в аренду производственных помещений, направленной прежде всего на личное обогащение, а не на возрождение воспроизводственного процесса.
Им, прежде всего, свойственна ориентация на выживание в экстремальных условиях. И в этом смысле инсайдерская модель акционирования государственных предприятий, возобладавшая на этапе ваучерной приватизации, существенно удлинила процесс формирования подлинных собственников, а тем самым — и трансформационный спад. Не случайно среди представителей так называемых олигархов выходцев из «красных директоров» не так уж и много.
Сугубо российским фактором углубления трансформационного спада явилось возобладание в 90-е годы традиционно стихийного характера процесса первоначального накопления капитала. Бывшая советская номенклатура, сохранившая в своих руках политическую власть, утрачивала вместе с государственной собственностью прежний механизм регулирования, а новый едва складывался. Уже в силу одного только этого обстоятельства национальная экономика оказалась неуправляемой.
Но главное состоит в том, что эпоха первоначального накопления капитала по характеру происходящих в ней процессов несовместима с активным вмешательством государства. А потому номенклатура в полном соответствии с природой данной эпохи воспользовалась своим положением в целях обретения статуса собственника наиболее привлекательных объектов государственной собственности. Можно допустить, что в пылу предвыборной кампании Дж. Буш не безосновательно называл первых должностных лиц России, причастных к расхищению международных государственных займов.
В этом одна из причин массового характера коррупции, преодолеть которую в полной мере не удалось и по сей день. По данным Фонда Г. Сатарова, «на взятки в России ежегодно тратится 37 млрд. долларов» («Известия», 22 мая 2002 г.) и поныне. И все же нельзя однозначно утверждать, что обуздание стихии способствовало бы ослаблению трансформационного спада, коль скоро планомерно регулируемым этот процесс по определению быть не мог. Самая большая трудность в том и состоит, чтобы понять объективную обусловленность именно такого, а не иного сценария развития. Гораздо проще проклинать своих политических лидеров.
Трансформационному спаду способствовало и то, что стихия разыгралась в стране, начиненной суперсовременной военной техникой и вооружениями всех видов в огромных масштабах, охрана которых была надежной лишь в пределах огосударствленной экономики. Сложившаяся ситуация была чревата во многом реализовавшейся опасностью бесконтрольного расхищения продукции ВПК, техногенными и экологическими катастрофами, ослаблением оборонной мощи страны, опасностью захвата оружия криминальными и террористическими структурами и его последующим использованием как в целях торговли, так и при развязывании всякого рода локальных военных конфликтов.
Трансформационный спад был усугублен сформировавшимся за годы социализма менталитетом. Широкие слои населения утратили в условиях жесткого административно-командного управления способность к самостоятельному хозяйствованию, к самостоятельному решению жизненно важных проблем, чувство личной ответственности за свою судьбу. Предоставление жизненно важных благ и услуг через общественные фонды потребления наряду с гарантированной занятостью в массовом масштабе формировало устойчивую социальную пассивность, иждивенчество, патернализм.
Отголоски последнего проявляются и поныне в бесконечных призывах к укреплению регулирующей роли государства, в основе которых зачастую лежит беззаветная вера в благодетельную роль государства, то есть государственных чиновников, якобы денно и нощно только и пекущихся о благе народа. Для старшего поколения такая утрата оказалась безвозвратной, а более молодое вынуждено было адаптироваться к новым условиям в кратчайшие сроки под давлением резко и жестко изменившихся условий.
Вновь нарождающийся предпринимательский слой постепенно овладевает формами и методами самостоятельного ведения хозяйства в экстремальных условиях по мере его обретения в жесткой и бескомпромиссной борьбе с конкурентами. Криминальные способы конкурентной борьбы оказались доминирующими, что в принципе свойственно эпохе первоначального накопления. В аналогичную эпоху капитализм был «бандитским» во всех ныне развитых странах.
Но это было пережито ими несколько столетий назад. Дикими же эти способы воспринимаются с позиций современной цивилизации. Тем не менее насилие, ускоряя становление новой системы, носит разрушительный характер, так как сопровождается не только отстрелом конкурентов, способных заниматься предпринимательской деятельностью, каковых при таком прошлом не так уж и много, но и уничтожением части накопленных ранее материальных ценностей, что углубляло трансформационный спад.
Отметим также, что нормы морали в стране, где на протяжении едва ли не целого века на полную мощность действовал карательный аппарат, сея психологию всеобщего страха перед всесильным государством, оказались попранными, что уже само по себе дает разрушительный эффект, а тем более в стране официального атеизма. Как известно, лишь соблюдение законов нравственности выводит человека из животного состояния, позволяет заниматься созидательной деятельностью.
А. Маршалл признавал «двумя великими силами, формирующими мировую историю, религию и экономику», первое место отнюдь не случайно отводя религии. Примечательны и слова Наполеона: «Никакое общество не может существовать без морали, а настоящая мораль немыслима вне религии. Следовательно, прочную и постоянную опору государству дает только религия». Еще раз отметим, что законы нравственности столь же абсолютны, как и законы экономики и природы. И нарушение их в равной мере чревато разрушительными последствиями.
К сожалению, очевидными и наглядными, а потому и не подлежащими сомнению упомянутые законы воспринимаются, когда речь идет о законах природы, что и заставляет признавать их безусловную силу, а потому и относиться к ним более уважительно, а главное — осмотрительно, чем к законам экономики и нравственности, где такая связь далеко не всегда улавливается вследствие временного разрыва между «грехом и расплатой». Потому столь глубоки по смыслу слова выдающегося немецкого философа Х.-Г. Гадамера относительно того, что «нет трагедии там, где грех и расплата соответствуют друг другу».