Одним из негативных следствий всеобщей криминализации экономической деятельности, препятствовавших преодолению трансформационного спада, явилась массовая эмиграция отечественного капитала за рубеж, что способствовало углублению инвестиционного кризиса в стране, сдерживало приток иностранного капитала.
Так, на долю России пришлось в 1999 г. всего 3,4 млрд. долл. из общей суммы за этот год в 644 млрд. долл. Между тем прямые иностранные инвестиции в КНР, например, за не самый рекордный 2002 год составили 52,74 млрд. долл. («Ведомости», 15 января 2003).
Как уже отмечалось, созидательным потенциалом не обладала и проводимая государством в рамках либеральной модели в качестве доминирующей кредитно-денежная и финансовая политика. Прежде всего это объясняется невысокой компетентностью российских чиновников. Но в еще большей мере это относится к многочисленным в первые годы рыночной трансформации западным советникам и консультантам российского правительства во главе с Дж. Саксом, заполонившим государственные коридоры.
Выдаваемые ими рекомендации, обязательные к исполнению уже вследствие того, что это являлось условием предоставления МВФ очередных займов, были такого характера, как будто речь шла о западной рыночной экономике, а не о только начинающей свой путь к рынку российской. Адекватным восприятием российской действительности они не обладали, а потому их весьма активная в тот период деятельность в качестве консультантов и советников не носила созидательного характера.
Итак, исторические предпосылки рыночной трансформации российской экономики, масштабы и глубина накопленных ранее противоречий, а также специфические обстоятельства переходного периода как такового породили глубокий и продолжительный трансформационный спад.
В течение этого спада происходит частичное разрушение макроэкономической структуры, тем самым снимаются материализованные в ней противоречия предшествующего развития. В этот же период идет интенсивный процесс формирования денежного капитала, по мере превращения которого в промышленный становится возможной реструктуризация народного хозяйства в соответствии с присущими ему как капиталу критериями эффективности.
Завершившийся в российской экономике к началу нового века трансформационный спад свидетельствует о том, что началось преодоление унаследованных дисбалансов в процессе превращения ВПК в ОПК путем банкротства экономически несостоятельных предприятий и прямого разрушения наименее жизнеспособных из них под воздействием конкурентной борьбы, а также благодаря стремительному развитию сферы услуг.
Однако в структуре ВВП все еще и даже в большей мере доминирует продукция отраслей ТЭК и первого передела и поныне высока доля импорта потребительских товаров, едва началось преодоление технико-технологической гетерогенности унаследованного научно-производственного потенциала. А потому правомерно говорить лишь о том, что завершена в основном разрушительная стадия, позволившая высвободить пространство для становления принципиально иной структуры народного хозяйства.
Наибольшую активность проявил крупный капитал в облике сформировавшихся под воздействием конкурентной борьбы мощных интегрированных бизнес-групп на базе бывших советских монополий. Их усилиями прежде всего обеспечивается экономический рост не только экспортной ориентации, но и постепенная переориентация на по существу безграничный по емкости внутренний рынок.
Не столь однозначна оценка масштабов трансформационного спада некоторыми западными учеными. Так, А. Ослунд ставит под сомнение тезис о «коллапсе производства после крушения коммунизма». При обосновании данного положения он исходит из общепринятого на Западе небезосновательного убеждения в том, что «статистические данные о состоянии коммунистических и посткоммунистических экономик недостоверны».
В соответствии с проведенными западными учеными многочисленными расчетами большинство коммунистических экономик «погрузилось в хаос уже в конце коммунистического периода». Официальная статистика давала, по их мнению, завышенные отчетные показатели относительно реальных уже вследствие того, что валовые показатели как таковые содержали в себе в огромном масштабе повторный счет. И это действительно так: удельный вес повторного счета в ВОП СССР еще в 1978 г. составлял 56,6%, увеличившись при этом с 51,5% в 1960 г.
К тому же ситуация искажалась и тем, что в завышении отчетных данных любым доступным путем, вплоть до приписок, были заинтересованы все хозяйствующие субъекты, коль скоро материальное вознаграждение за труд осуществлялось в зависимости от выполнения и перевыполнения плановых заданий. Поэтому исходные статистические данные, характеризовавшие состояние советской экономики накануне рыночной трансформации, не могут быть признаны достоверными.
Немаловажное значение в искажении статистических данных имело и то обстоятельство, что в переходный период экономическое поведение хозяйствующих субъектов коренным образом изменилось. Теперь предприятиям выгоднее стало занижать фактические данные о выходе готовой продукции в целях снижения налоговой нагрузки, не говоря уже о том, что, как отмечает А. Ослунд, «сектор неофициальной экономики заметно увеличился и еще не полностью охвачен официальной статистикой».
И это действительно так. Массовый уход российских предприятий в тень наработанными российским бизнесом весьма многообразными и изощренными способами стал повседневной практикой. Масштабы теневой экономики даже по данным официальной статистики составляли в 90-е годы 23% ВВП. Однако расчеты, проведенные, например, группой под руководством член-корр. И. Елисеевой по предприятиям Санкт-Петербурга, показали, что теневая экономика в промышленности составляет ныне 46,5% вместо официальных 6—10%, а в целом по экономике — порядка 43% вместо официальных 23% (Финансовые известия, 24 мая 2002 г.).
Косвенным показателем не столь катастрофического падения российской экономики является, по мнению А. Ослунда, «слабое сопротивление со стороны населения» проводимым реформам. «Объяснить данный факт, — пишет он, — можно, если учитывать, что оно в действительности не столкнулось ни с глубоким спадом производства, ни с существенным снижением уровня жизни».
В этом утверждении есть доля правды, но далеко не вся правда. Такое поведение населения в значительно большей мере объясняется сложившимся при социализме менталитетом. Существенное значение в этом отношении имела и преобладавшая на протяжении всех 90-х годов экономическая стратегия российских предприятий на выживание, что сдерживало рост безработицы и нищеты, а также социальная политика государства, при всей ее ограниченности оказавшаяся тем не менее достаточной для предотвращения социальных взрывов.
Социальные протесты были вызваны несвоевременной выплатой заработной платы, но они не были прямо и непосредственно направлены против рыночных преобразований.
Можно говорить лишь о косвенных формах их неприятия, выразившихся, например, в неизменной поддержке населением представителей КПРФ на всех выборах, проводившихся в 90-е годы. Однако по мере роста реальных доходов в условиях начавшегося экономического роста ее популярность резко упала, о чем свидетельствуют итоги последних выборов в Государственную думу.
Таким образом, есть основания полагать, что масштабы трансформационного спада в России в действительности были не столь катастрофичны, как это изображает официальная статистика. К тому же последняя сама находится в состоянии перестройки и уже вследствие этого не может дать исчерпывающей, а тем более — достоверной информации. Однако в любом случае трансформационный спад носит характер «созидательного разрушения», где разрушение становится предпосылкой последующего созидания, по определению, однако, не могущего быть столь же стремительным, как разрушение.