Мы не будем долго задерживаться на явлении, вытекающем из самой природы финансового капитала, — на образовании финансовой олигархии, стремящейся подчинить своему господству всю общественно-политическую жизнь и, следовательно, государство.
Действительно, между монополистическими группами устанавливаются не только объективные финансово-экономические связи, о чем шла речь выше, но и личные связи. Вернее сказать, объективные связи находят свое выражение в личных связях, т.е. связях между людьми, заправляющими делами производственных или финансовых групп. Происходит взаимопереплетение руководящих органов.
Одни и те же имена обнаруживаются в составе административных советов различных промышленных предприятий; членами административных советов предприятий оказываются банкиры, в советах банков заседают промышленники. Нередко, при отсутствии других сведений об объективных связях между монополиями, о них можно судить хотя бы по присутствию одних и тех же лиц в составе разных административных советов.
Так возникает финансовая олигархия, состоящая из этих капиталистов и иногда только из руководителей монополистических объединений. В ней значатся такие всемирно известные имена, как Рокфеллер, Карнеги, Морган, Детердинг, Крейгер, Форд, Стиннес, Шнейдеры, Крупп, Аньелли и т. п., и в каждой стране есть свои короли, своя элита.
Существует несомненная связь между теорией «класса избранных», возникшей в конце прошлого века и имевшей в Италии самым видным сторонником
Парето, и укреплением финансовой олигархии, послужившей социальной основой этой теории.
Существует такая же связь между потребностью в более тесном единстве, ощущаемом в иные моменты финансовым капиталом, и теорией сверхчеловека, дуче, фюрера.
В Соединенных Штатах доминирующее положение занимает тысяча человек принадлежащих к группе Меллона, Чикагской группе, Кливлендской и Бостонской группам. Среди них первенствуют 13 семейств.
В Англии правят несколько сот человек, во Франции знаменитые 200 семейств. В Италии — еще меньше. В Италии наиболее известны имена Аньелли, Пирелли, Чини, Креспи, Пезенти, Фальк, Мардзотто, Марионотти, Монти и т. п.
Формирование этой элиты имеет большое значение. Ее цементируют, кроме отраслевых союзов, представляющих собой еще одну форму экономического господства (ассоциации промышленников), культурные ассоциации, принадлежность к орденам (звание Кавалера труда), всевозможные клубы (Ротари клуб и т. п.). Так поддерживается как можно более устойчивое идеологическое единство.
Эта элита практически позволяет распространить власть с производственной сферы на надстройку. Она стремится подчинить себе социальную жизнь при помощи подготовки технических кадров и интеллигенции (фонды Карнеги, Рокфеллера, стипендии, премия Мардзотто и т. п.) и общественное мнение при помощи собственных журналов и газет.
Во всех странах так называемая независимая печать контролируется крупными трестами.
Так создается и психологическая база для подчинения государства господству элиты. Элита является также политически правящим классом и поддерживает свое господство благодаря идеологическому влиянию, которое она осуществляет с помощью инструментов, о которых шла речь выше, с помощью школы, с помощью рутины повседневной жизни, вынуждающей всех, кто занимает руководящие посты, но не вступает на революционный путь, волей-неволей становиться частью капиталистического механизма или правящего аппарата государства.
В. И. Ленин писал: «Всевластие «богатства» и потому вернее при демократической республике, что оно не зависит от отдельных недостатков политического механизма, от плохой политической оболочки капитализма. Демократическая республика есть наилучшая возможная политическая оболочка капитализма, и потому капитал, овладев... этой наилучшей оболочкой, обосновывает свою власть настолько надежно, настолько верно, что никакая смена ни лиц, ни учреждений, ни партий в буржуазно-демократической республике не колеблет этой власти»
Грамши вскрыл это явление с обычной проницательностью. Он писал: «Нормальное проявление гегемонии в классических теперь уже рамках парламентского строя характеризуется сочетанием насилия и добровольного согласия; они соотносятся так, что насилие не слишком перевешивает добровольное согласие, более того, желательно, чтобы насилие казалось опирающимся на согласие большинства, выражаемое так называемыми органами общественного мнения — газетами и различными ассоциациями, — которые поэтому в известных обстоятельствах искусственно множатся.
Между добровольным соглашением и насилием располагаются коррупция и обман (это признак больших затруднений в осуществлении господства), так как применение насилия бывает весьма небезопасно». Кажется, что эти слова были написаны, чтобы охарактеризовать и нынешнюю обстановку в Италии.
Когда все эти средства перестают обеспечивать господство и классовая борьба обостряется, демократические свободы становятся помехой правящим классам и те стараются их подавить, как это случилось в прошлом, когда к власти пришел фашизм, и совсем недавно — в Греции. Империализм, утверждал В. И. Ленин, деспотичен по самой своей природе. Но понятно, что, несмотря на всегдашние реакционные устремления господствующего класса, они в силу изменившейся расстановки сил не всегда осуществимы посредством «государственного переворота».
Государство — это, как утверждают марксисты и как свидетельствует исторический опыт, высшая форма организации каждого данного общества, поэтому ясно, что оно подчиняется тому, кто господствует в экономике. Действительно, господство государства всегда имело большое экономическое значение, а в наши дни оно еще более возрастает, как это будет показано дальше.
В эпоху, когда преобладала свободная конкуренция, государство было государством всех капиталистов, обладавших более или менее равной силой. Оно поэтому и не вмешивалось в «рыночные отношения» и, как утверждалось, предоставляло «экономическим силам» свободу действий.
На деле предоставление свободы действий — это тоже способ влияния на экономику, которое впоследствии приобрело и более прямое выражение (таможенное, налоговое и т. п. законодательство). С утверждением монополистического капитализма вмешательство государства в хозяйственную жизнь стало обычным, позже оно получило теоретическое осмысление и было признано новой и наиболее важной чертой современного империализма, который можно определить как государственно-монополистический капитализм, о чем речь пойдет дальше.
Уже при жизни В. И. Ленина это явление было налицо, и совершенно очевидно, что различные формы государственного вмешательства (поддержание цен, субсидии, премии за производство и экспорт, создание обязательных консорциумов, ограничения на основание новых предприятий, налоговые льготы и т. п.) обеспечивают высокие прибыли правящим монополистическим группировкам. Так финансовый капитал манипулирует экономическим законодательством в собственных интересах.
Бывший министр фашистского правительства Гварньери вспоминает, что, когда он был главой экономической службы при «Конфиндустри» и Ассоциации акционерных компаний, «там всегда находились испытанные и неболтливые сотрудники, которые готовили доклады по законопроектам или бюджетам министерств, представлявшимся на рассмотрение обеих палат» К
Во всех странах подчинение государства монополиям проявляется в личных связях. Не только в высшем бюрократическом аппарате, но и в парламенте присутствуют— прямо или через подставных лиц — многочисленные представители финансового капитала. Они входят в правительство. В некоторых странах практика прямого участия бизнесменов в правительстве наблюдается особенно часто. Например, в Соединенных Штатах несколько лет назад министром промышленности был Вильсон, бывший до этого генеральным директором «Дженерал моторз».
В меньшей степени это принято в других странах, где возник особый политический слой, выполняющий роль посредника, но всегда и часто откровенно, связанный с финансовым капиталом. В Англии Идеи был советником правления «Вестминстер бэнк», Батлер — советником монополии «Курто» и т.д. Однако и в Италии в правительство входили настоящие бизнесмены: так в период фашизма в правительстве участвовали Вольпи и Пирелли. Таким образом, господство финансового капитала осуществляется без нарушения преемственности.
Разумеется, из того, что сказано и что подтверждается прошлой и настоящей историей также и нашей страны, прямолинейно не следует, что государство — это только рупор господствующей финансовой олигархии, а правительство — «комитет по управлению делами буржуазии». Дело обстоит гораздо сложнее, и марксисты проявляют реалистический подход, учитывая изменяющуюся расстановку классовых сил.
Государство — всегда высшая форма организации общества, разделенного на классы; это предполагает, что в нем, кроме господствующего, есть угнетаемый класс, чье политическое и экономическое влияние на ход общественных дел со временем меняется; с другой стороны, на правительство в каждый данный момент оказывает влияние соотношение классовых сил. Во всяком случае, господствующий класс всегда, хотя бы из желания удержать власть, хотя бы и с собственной консервативной точки зрения, не может не принимать в расчет интересов угнетенного класса.
К такому явлению, как государство, как и ко всем прочим общественным надстроечным отношениям, надо подходить диалектически Неколебим принцип, что государство — это орудие господства одного класса над другим, т.е. выражение «диктатуры» одного класса, при капитализме буржуазии, над подчиненным классом и другими зависимыми слоями общества. Неколебимо и утверждение, что для радикального изменения определенного социально-экономического строя эксплуатируемый класс должен завоевать политическую власть и использовать ее для революционного преобразования общества.
«Диктатура» имеет место и в том случае, если власть принимает не деспотические, а более или менее развитые демократические формы и больше использует гегемонию, чем собственно насилие. Мы уже приводили слова В. И. Ленина и Грамши, но могли бы процитировать и Кроче, чтобы показать, что даже буржуазные мыслители не могут отрицать концепции государства, разработанной К. Марксом, Ф. Энгельсом, В. И. Лениным, а в Италии — Лабриолой и Грамши, настолько точно она соответствует действительности. В широком виде эта концепция позволяет учитывать и изменения в расстановке сил внутри самого общества.
Расстановка сил в обществе — это не что-то раз навсегда установленное и застывшее, она развивается и перестраивается в соответствии с меняющимися социально-экономическими отношениями, составляющими базис. Может случиться, что в ходе развития определенного общества правящий класс утратит свое экономическое значение, утратит экономическое и идеологическое господство, которое перейдет к угнетенному классу, выступающему на арене истории как движущая сила социальной революции, для которой созрели объективные условия (именно это подразумевается столь часто цитированным высказыванием К. Маркса).
Так было, например, перед Французской революцией — достаточно напомнить о роли энциклопедистов,— так происходит и сейчас. Но эти изменения в объективном и идеологическом соотношении сил внутри общества означают лишь, что социальная революция созрела, что она должна произойти, чтобы преобразовать всю надстройку и государство, но до тех пор, пока подавляемый класс не совершил революции, не взял власть в свои руки, до тех пор сохраняется, пусть даже поколебавшаяся, господствующая капиталистическая система, капиталистическое государство, которое стремится сохранить строй, удержать власть за правящим классом, а в наше время вместе с ней — и засилье финансовой олигархии.
Эти положения В. И. Ленина сохраняют силу и в наши дни, хотя во многих странах благодаря классовой борьбе и росту социалистической системы усилилась роль рабочего класса в обществе и ему удалось добиться политической демократии, открытой Для более глубокого развития. Все это необходимо иметь в виду, особенно потому, что с недавних пор, больше всего в Соединенных Штатах в связи с идеологией техноструктуры — лучше всего представленной в книге Гэлбрейта «Новое индустриальное общество», — слышатся разговоры о том, что эти вечные черты государства уходят в прошлое или что по крайней мере господство нескольких семейств или группировок клонится к упадку.
Их место якобы заступают объективные связи между руководителями, а не владельцами предприятий, которые служат обществу, а не. выражают интересы определенных группировок. Экономическая власть якобы принадлежит уже не «капиталистам», а самообновляющимся руководящим органам предприятий, поэтому бессмысленно говорить о «финансовой олигархии» в обычном значении, как о правлении нескольких «семейств». Влиянию этой идеи о том, что группировки объединенных взаимными интересами монополистов будто бы исчезают, поддались даже Баран и Суизи в своей книге «Монополистический капитал».
Хотя и признав, что обладание контрольным пакетом акций открывает двери в руководящий орган монополистического объединения, они подчеркивают, что «в типичной акционерной компании власть локализуется скорее внутри, чем вовне» и что поэтому устарела концепция о «группе, связанной общим интересом» как основной единице капиталистического общества. Этот тезис был, однако, опровергнут другими экономистами-марксистами и частично скорректирован самим Суизи.
Возможно, подобная тенденция и наблюдается, но она никак не подрывает ленинского положения о слиянии финансового капитала с государством. Состоит ли элита, представляющая монополистический капитал, из Рокфеллера и Моргана как глав семейств, которые, владея контрольными пакетами разных обществ, образуют группировку, связанную общими интересами, или же она состоит из генеральных директоров предприятий, образующих такие же монополистические группировки, — разница невелика.
Это значит только, что монополистический капитал во все большей мере становится, как уже говорилось, обезличенным «господином капиталом» в чистом виде, который, иным образом назначает своих представителей, в том числе политических, что лишь подтверждает, а не опровергает марксистско-ленинское учение. Во всяком случае, короли финансового капитала — по праву собственного владения или по праву делегирования — не сошли со сцены ни в Соединенных Штатах, ни в Европе, ни, тем более, в Италии, где династии Аньелли, Пирелли, Пезенти, Монти продолжают править и влиять на политическую жизнь.