Возможность и необходимость переориентации экономики на развитие человека опирается и еще на один аргумент — позитивный и негативный опыт гуманизации отечественной экономики, экономики так называемого «социалистического лагеря». Для того, чтобы увидеть это, надо «вывернуть на лицо» ту иррациональную экономику, которая существовала в нашем сообществе на протяжении предшествующих десятилетий.
Этот опыт дает нам, во-первых, «доказательства от противного». Экономика, которая господствовала в условиях «реального социализма» — своеобразный социально-экономический «винегрет», соединенный воедино лишь отношениями тоталитарно-бюрократической системы — эта экономика в целом была асоциальной. Она обеспечивала гарантии минимально нормального уровня жизни, но в целом она тормозила развитие человека как личности.
Следовательно (и это «доказательство от противного»), экономика, преодолевающая такого рода тенденции, строящаяся как альтернатива, отрицание этих негативных асоциальных процессов, должна быть экономикой, обеспечивающей свободу для развития инновационного, творческого потенциала человека; иными словами, должна быть социально ориентированной экономикой.
Во-вторых, экономика, в которой мы жили, будучи в целом асоциальной, имела и «исключения из правил»: она реализовывала кое-где и временами возможности прогресса, но только в той мере, в какой она обеспечивала использование творческого человеческого потенциала и, хотя бы частично, ориентацию на благосостояние человека. Так, частичный отказ от сталинских бюрократических методов прямого тоталитарного господства, поддержка науки, искусства, образования в первые годы после преодоления культа личности, позволили создать социально-экономическую атмосферу в обществе, позволившую добиться серьезных достижений в области научно-технического прогресса, темпов экономического роста.
Более того, при негативной оценке в целом периода «застоя», нельзя не отметить, что этот период все-таки создавал некоторый минимальный «нормальный» уровень благосостояния (уровень благосостояния, воспринимавшийся как норма в рамках общественного менталитета жителей наших стран в прошлом). Он был в два-три раза ниже, чем уровень жизни в развитых странах, но он был выше по основным параметрам (включая не только потребление продуктов питания, но и услуги здравоохранения, образования, культуры и т.д.), чем средний по развивающимся странам. Более того, фактически он превышал средний уровень наиболее продвинутых развивающихся стран на рубеже 70—80-х годов.
Сказанное, отнюдь, не апология рассматриваемого периода. Это просто квалификация реального положения дел, что показывает определенные достижения «реального социализма». Причем, достижения в данном случае достаточно тесно связанные с тем, что уровень квалификации работников, уровень образования, искусства в странах «социалистического лагеря» отставал от индустриальных государств Запада в меньшей степени, чем развитие сельского хозяйства или индустрии, инфраструктуры или сервиса. Иными словами, ориентация экономики на стабильное (хотя и невысокое) благосостояние, образование и т.п. является достаточно устойчивой характеристикой стран «реального социализма».
Наконец, в-третьих, можно отметить, что определенные успехи наших государств в области образования, науки и культуры были связаны с наличием действенной (хотя и бюрократически-ограниченной) системы социальной защиты, обеспечивавшей так называемую «уверенность в завтрашнем дне».
Стабильная система занятости, гарантии минимального заработка, жилья, отдыха, медицинского обслуживания и образования — все это создавало определенный «подпор», позволявший широкому кругу лиц ориентироваться на престижное (а оно было действительно престижным до 70-х годов) высшее образование и стремиться к включению в творческую деятельность, что особенно было характерно для периода 50—60-х годов, когда все подрастающее поколение спорило о том, кто важнее для недалекого будущего: ученые или поэты, «физики» или «лирики».
Такого рода социальная защита стала своего рода щитом, защищающим людей даже от гнета тоталитарной системы, но защищающим лишь в той мере, в какой население оказывалось конформным, безропотно поддерживало позиции авторитарно-бюрократического режима и не сопротивлялось ему (в противном случае у человека была только одна социальная гарантия — «гарантия» концентрационного лагеря, тюрьмы или сумасшедшего дома). В целом, подводя итог сказанному, необходимо сделать два вывода.
Во-первых, в переходной экономике осуществляется двоякая трансформация: с одной стороны, трансформация homo soveticus (раба авторитарно-бюрократической системы и, в то же время, человека обладавшего некоторым социально-творческим потенциалом, «энтузиазмом») в homo economicus, (человека экономического, человека способного на рациональное поведение в условиях рынка); с другой — переход от этого экономического человека к человеку творческому, осуществляющему реализацию своих инновационных способностей в ассоциации, в системе неотчужденных человеческих отношений.
Этот переход осуществляется не как два постепенных поэтапных шага, а как параллельное движение, движение в котором очень медленно «преходят» («снижаются») черты homo soveticus, сохраняются черты «человека экономического» и рождаются черты человека творческого. Причем, все эти характеристики находятся в определенной «смеси» (и поэтому также мы характеризуем нашу экономику как переходную). При этом два последних качества постепенно вытесняют то качество раба, которое было характерно для нас в прошлом и развивают те творческие способности, те способности к ассоциированной неотчужденной жизни, которые были отчасти характерны для нашего прошлого, и в то же время являются необходимым элементом всей современной цивилизации.
Во-вторых, мы находимся в условиях экономической системы, где действует своего рода социально-экономический императив: или экономическая жизнь подчиняется задачам развития человека и реализации его творческого потенциала, или экономическая система остается в глобальном социально-экономическом кризисе.
Такой вывод позволяет сделать как анализ противоречий современной цивилизации, так и старый добрый «формационный подход», провозглашавший когда-то ориентацию посткапиталистической (социалистической) экономики на развитие человека основным экономическим законом. Сегодня у нас нет ни социализма, ни политической экономии социализма.
Однако вывод, который был тогда сделан, в своей сущностной направленности не слишком устарел, ибо и тенденции социализации современной «постклассической» буржуазной экономики, и очищенный от деформаций и мутантных наслоений опыт «реального социализма» доказывает правомерность такого вывода. Экономика двадцать первого века должна быть социально ориентированной, экономикой для человека.