Тем не менее, ситуация, при которой чиновник ездит в бронированном лимузине, проживает в особняке и питается из закрытого распределителя, в течение долгих десятилетий воспринималась как нормальная и социально-справедливая. Лишь в последнее десятилетие существования этой тоталитарной структуры, незадолго до «перестройки», понимание того, что привилегии бюрократам являются социально-несправедливыми (не говоря уже о том, что вся система в целом является социально несправедливой), стало постепенно нарастать в обществе и явилось одним из важнейших условий слома господства бюрократической системы.
В результате в науке и обыденном сознании к настоящему времени сложились три основных исторически определенных критерия социальной справедливости: уравнительный (до буржуазный), рыночный (объявляющий справедливым распределение доходов по факторам производства) и «социалистический» (в соответствие с которым справедливо лишь распределение по труду при наличии равных минимальных гарантий для всех членов общества).
Итак, исторически специфическое определение социальной справедливости — это соответствие системы экономических отношений (прежде всего, отношений распределения) тому «стандарту» поведения, потребностей, интересов, которые объективно доминируют в конкретном обществе на данном этапе его развития и воспринимаются большинством его членов, как справедливые, как адекватные экономическим устоям общества.
Кроме исторически специфического определения социальной справедливости, как особого для каждого конкретного общества на конкретном этапе развития, существует еще и общеисторическая дефиниция социальной справедливости как такой системы социально-экономических отношений, и прежде всего — распределения, которая соответствует, если угодно, «сверхзадаче» развития человечества, установке создания условий для максимального использования творческого, (креативного) инновационного потенциала человека.
Подобного рода «сверхзадача» фактически во многом пронизывает и предшествующую историю человечества, где лозунги уравнительности (во многом связанные с лозунгами социальной справедливости) были обусловлены не только задачей перераспределения несправедливо концентрирующегося в руках немногих общественного богатства, создаваемого трудом большинства, но и с задачей создания реальных возможностей каждому проявить свои человеческие качества, стать человеком, личностью.
С этим во многом была связана и борьба тех, кто был объектом внеэкономического принуждения — рабов, крепостных, жителей авторитарно-бюрократических государств так называемого «реального социализма». С этим же во многом была связана борьба наемных рабочих и других жителей современного рыночного сообщества (современного в широком смысле слова: включая сюда историю восемнадцатого и девятнадцатого, а не только двадцатого века). Такой критерий становится особенно важным сегодня, на рубеже третьего тысячелетия, на рубеже превращения творческой деятельности человека в важнейший источник экономического роста и общественного развития.
Почему же все-таки объективно обусловлена и столь настоятельна борьба человечества за социальную справедливость и, в частности, почему требование социальной справедливости является одной из важнейших установок переходной экономики?
Прежде всего, потому, что справедливость — это такая экономическая категория, которая максимально близка к нравственным критериям общества. Критерий социальной справедливости и критерий нравственности экономической системы — это во многом совпадающие, пересекающиеся в своей сущности общественные понятия. Если же мы собираемся создавать экономическую систему, безнравственную по своей сути, то такая система будет, во-первых, экономически неустойчивой и, во-вторых, экономически неэффективной.
Ее неустойчивость будет обусловлена тем, что регулирование социально-экономической жизни лишь на основе волевых, юридических норм, без нравственного «стандарта» поведения человека, ориентированного на воспроизводство этой экономической системы — такое общественное устройство делает необходимым либо чрезмерный аппарат подавления (как это происходило во всяких тоталитарных системах, безнравственных в своей основе, или в системах, основанных на чрезмерной степени эксплуатации в рамках рыночной модели, столь же безнравственных), либо эта система придет в состояние самораспада.
Последнее, т.е. отсутствие мощной системы насилия при наличии тенденции к самораспаду экономики, является типичной чертой современной хозяйственной системы (здесь, я имею в виду экономику России и многих других посттоталитарных государств начала девяностых годов, где безнравственность социально-экономической системы, реализующей модель «номенклатурного капитализма», явилась одним из слагаемых общего распада хозяйственной жизни).
Задача достижения экономической эффективности безнравственной системой также не может быть реализована, поскольку отсутствие нравственных установок существенно снижает общую мотивацию труда, а самораспад общества — это важнейший барьер на пути экономического развития, экономического роста.
Однако внеэкономические, нравственные соображения— это всего лишь одно из слагаемых проблемы объективной обусловленности движения к социальной справедливости.
Более существенно для исследователя-экономиста соображение собственно экономического характера. Необходимо показать, что социально-справедливая экономическая система максимально эффективна и в чисто утилитарном отношении. Для этого нужно обратиться к анализу так называемого противоречия социальной справедливости и экономической эффективности.