Эти достижения связаны с временным снижением экономической (рыночной) эффективности в случае, если развиваются только перераспределительные механизмы, не меняющие сути рыночной буржуазной экономики. Отсюда периодический «откат» назад к рыночной «несправедливости» (или, если следовать адептам рынка, рыночной «справедливости»). Затем в результате нарастания поляризации и социальных конфликтов, обострения проблем нехватки квалифицированной рабочей силы и т.д. возникает обратная тенденция ((как это произошло, скажем, в Соединенных Штатах в 1992 г.).
Не могу не упомянуть и о том, что проблема социальной справедливости в современном мире всякий раз оказывается жестко связанной с социально-политическими вопросами. Достаточно часто в качестве классического примера, подтверждающего правомерность противоречия между социальной справедливостью и экономической эффективностью, используется пиночетовская модель социально-экономической жизни Чили семидесятых-восьмидесятых годов, построенная на крови, прямом подавлении демократических движений, физическом уничтожении законного правительства Альенде.
Сначала были провозглашены монетаристские ценности (прежде всего, «свободный рынок»), а недавно Чили начала пропагандироваться, как страна, достигшая невиданных чудес в области экономической эффективности. При этом упоминалось, что отказ от «социальной справедливости» позволил этой системе разрешать достаточно успешно и социальные проблемы.
Международная статистика, однако, говорит, что результатом реализации этой модели оказался огромный провал в решении простейших, базисных социальных вопросов: прежде всего таких, как реальная заработная плата и реальные доходы большей части населения. По этим показателям чилийская экономика лишь к концу восьмидесятых годов достигла того стандарта, который имелся в начале семидесятых (в период правительства Альенде).
И этот провал был связан не только с экономической политикой монетаризма, но и с политической системой, базировавшейся на прямом запрете любых форм самоорганизации трудящихся, начиная от профсоюзов и заканчивая политическими партиями.
Позитивные и негативные примеры, характеризующие зарубежный опыт, однако, не дают ответа на теоретический вопрос о ключевом звене, позволяющем соединить социальную справедливость и экономическую эффективность так, чтобы первая была условием роста второй в переходной экономике. Между тем принципиально этот ответ найден уже давно — только «дорогая» рабочая сила заставляет экономику переходить от экстенсивного к интенсивному типу развития, добиваясь прироста производства и улучшения качества за счет научно-технического прогресса, а не снижения (относительного или абсолютного) «цены труда».
Принципиально эта связка «работает» следующим образом. Гарантированный минимум заработной платы и система социальной защиты уже и еще нетрудоспособных создают «подпор», не позволяя покупателю рабочей силы снижать «цену труда». Более того, социальные гарантии и наличие сильных организаций трудящихся (профсоюзы, левые политические партии и фракции в парламенте), способных их отстаивать, гарантируют и реализацию тенденций возрастания «цены труда» по мере роста квалификации и инновационного потенциала работников.
В условиях жестких «ограничений снизу» для предпринимателя единственно доступным способом повышения конкурентоспособности товаров и соблюдения все ужесточающихся экономических, социальных и т.д. нормативов, задающих «рамки» рынка, становится экономия труда и других ресурсов за счет автоматизации производственного процесса, развития ресурсо- и трудосберегающих технологий и другие инновации.
В переходной экономике эта закономерность может реализовываться лишь при условии перехода к тому качеству роста, которое выше было названо «экономикой для человека». Реализовывавшаяся вплоть до 1994 г. в России модель «номенклатурного капитализма» стимулировала развитие прямо- противоположной модели.
Отсутствие стабильных социальных гарантий и установление минимума заработной платы, пенсий и иных доходов на крайне низком уровне (в 7— 8 раз ниже официального прожиточного минимума); противодействие созданию сильных организаций трудящихся, способных бороться за повышение зарплаты; монополизация экономики и корпоративизм и бюрократизм, препятствующие как развитию конкуренции, так и нормативному регулированию рынка — все это создало условия, когда относительная «цена труда» в России сократилась по сравнению с периодом «реального социализма» более чем на треть.
Только в 1992 г. цены на товары выросли более чем в 25 раз, в то время как номинальная зарплата — в 12, в 1993 г. при общем снижении уровня инфляции в 2 раза разрыв между ростом цен на товары и номинальной зарплатой сохранился.
Альтернатива этому курсу связана не только с решением проблемы социальной защиты и повышением «цены труда»,, но и формированием иной системы отношений собственности, иной модели рынка, макроэкономического регулирования и т.п. При этом акцент на «долженствовании» не отменяет,, однако, того, что подобная модальность суть не благопожелание, а просто переформулировка общей закономерности экономики на рубеже XXI века, экономики, переходной от индустриального капитализма к постиндустриальному обществу: только при условии обеспечения минимума социальной справедливости, необходимого для такой переходной экономики, в частности сильной социальной защиты в обществе, возникают абсолютные барьеры на пути экстенсивного развития и создаются стимулы научно-технического прогресса и «задействования» инновационного потенциала человека.
Итак, противоречие социальной справедливости и экономической эффективности реально, но реально в той мере, в какой, с одной стороны, существует общеэкономическое противоречие производства и потребления, рабочего и свободного времени, с другой — в какой существуют превратные формы этого противоречия, связанные с наличием рыночной или бюрократической системы хозяйствования. И эти превратные формы могут преодолеваться, сниматься в переходной экономике.
Это «снятие» возможно на пути поиска адекватных форм разрешения, но не уничтожения имманентно присущего всякой, в том числе переходной, экономике противоречия между производством и потреблением, рабочим и свободным временем.
Далее встает более конкретный вопрос: как в переходной экономике превратить систему обеспечения социальной справедливости, прежде всего систему распределения, в стимул для экономического роста? Иными словами, какая система отношений распределения обеспечивает наибольшие стимулы для предпринимательской деятельности, труда, использования инновационного и творческого потенциала работника? Ответ на этот вопрос связан с исследованием целого блока новых проблем.