Схоластическая экономическая мысль, которая процветала в Средние века, во многих отношениях отличается от экономической мысли нашего времени. Она была не позитивистской или гипотетической, а нормативной, предписывая верующим, что делать и от чего воздерживаться. Расхождения между нормой и ее выполнением объяснялись человеческой слабостью или греховностью.
Более того, схоластическая экономическая мысль не создавала правил, которые были бы единообразно применимы к «Homo economicus»; вместо этого существовало разделение между несколькими избранными, способными твердо следовать рекомендациям, и обыкновенными людьми, для которых требуются менее строгие правила. Более того, схоластическая экономическая мысль не была представлена в систематической форме, а возникала спорадически и случайно в связи с отдельными проблемами, касавшимися сбыта, мошенничества или ростовщичества.
Она создавалась не профессиональными экономистами, а теологами и юристами. Она не образовывала какой-то автономной дисциплины, а опиралась на предписания, взятые из теологии, философии и права. Ей был чужд ряд общественных идеалов, характерных для современности, главным образом — идеал прогресса; вместо этого стратифицированное средневековое общество, которое было организовано в большей степени по принципу статуса, чем по принципу договора, искало золотой век скорее в прошлом, чем в будущем.
Схоластическая экономическая мысль возникла в век веры, главнейшей заботой которого было скорее спасение душ в ином мире, чем посюсторонние реформы, которые могли бы создать земной рай. С человеком, падшим и запятнанным первородным грехом, совершенство следовало искать не в этом мире.
Что у схоластической экономической мысли было общего с современной, а на самом деле и со всякой экономической теорией, так это ее направленность на решение главной экономической проблемы — ограниченности благ. Она решала это своим собственным путем, отличающимся от того, как это делали мыслители иных времен. Греческие философы в качестве основного средства решения экономической проблемы ограниченности рекомендовали умеренность, которая уменьшила бы спрос на блага.
Современная экономическая мысль пытается решить эту проблему путем увеличения предложения благ. Что касается средневековых мыслителей, то можно показать, что их способ разрешения проблемы ограниченности состоял в том, чтобы внушить верующим необходимость максимизировать милосердие и минимизировать грех.
Схоластическая экономическая мысль имела свои основные источники в Библии, писаниях отцов церкви, в римском, каноническом и гражданском праве, в эволюционирующей теологической традиции, а на более позднем этапе — в работах Аристотеля, чей авторитет был высок и которого называли просто «философом». Схоласты, как правило, применяли следующий метод анализа: задавался вопрос, подробно обсуждался возможный ответ на этот вопрос, а после того, как читатель был почти что убежден, обсуждался другой ответ и опять в подробностях — и все это с обильным цитированием авторитетов. Последний ответ и был тот, что выбирал автор.
Средневековый теолог мог высказать свои взгляды на экономику в исчерпывающей сумме которая охватывала всю область теологии, или в монографии, посвященной конкретной теме. Высшим авторитетом пользовались «Сумма теологии» и другие работы св. Фомы Аквинского (1224—1274), чье учение вначале было сочтено спорным, но в конце концов было одобрено папством и стало официальной доктриной католичества.
Схоластическая экономическая теория, хотя и создавалась в нескольких странах, отражала не национальное разнообразие, а универсализм цивилизации, объединенной общей верой. Так, св. Фома Аквинский уехал из своей родной Италии, чтобы получить образование в Париже и Кельне и преподавать в Парижском университете, в то время являвшемся центром теологических исследований, как Болонский университет — центром юридических. Схоластическая экономическая мысль имела также и временное измерение. По мере ее роста и развития в течение тысячелетнего периода некоторые черты вышли на передний план, в то время как другие отступили на задний.
Схоласты отнюдь не были эгалитаристами, но практика частной благотворительности, к которой настойчиво призывали верующих и, не скупясь, занимались сами, внесла уравнительную тенденцию в средневековое распределение дохода и богатства. Она, однако, не легла на верующих чрезмерно тяжелым бременем, потому что они не должны были позволить, чтобы благотворительные пожертвования угрожали их положению в иерархически устроенном обществе.
Следовательно, хотя благотворительность весьма рекомендовалась, никому не рекомендовалось таким образом доходить до нищеты. Суровость и аскетизм рекомендовались избранному меньшинству. С другой стороны, богатых увещевали проявлять не только милосердие, но также великодушие и щедрость, т.е. использовать свои богатства не скупясь и для какой-нибудь великой и благородной цели.
В конце Средних веков, с приходом реформаторов, роль частной благотворительности снизилась, поскольку реформаторы делали упор скорее на веру, чем на добрые дела. Эта перемена ознаменовалась принятием в 1601 г. елизаветинского Закона о бедных. Он сделал облегчение участи бедняков функцией государственной власти.
Если на владельца собственности возложена религиозная обязанность проявлять милосердие, великодушие и щедрость, то его собственность является своего рода духовным залогом. Право распоряжения богатством, которым он наделен, уступает абсолютному праву собственности, характерному для римского права. Средневековые авторы проводили различие между собственностью и использованием собственности, они признавали, что частная собственность не нарушает естественного права, но не заходили настолько далеко, чтобы считать, что естественное право ее требует.
Последняя интерпретация была бы грубым нарушением святоотеческой традиции раннего христианства, которая превозносила достоинства общинной собственности. Фактически это являлось уступкой данной традиции, требовавшей так использовать частную собственность, чтобы это способствовало общему благу. Общинная собственность рекомендовалась в качестве пути к совершенствованию для духовной элиты.
Традиция, воплощенная в Библии, греческой философии и учениях отцов церкви, также не имела четкого взгляда на зарабатывание денег и коммерцию. С течением времени отношение становилось более снисходительным, делалась ссылка на писания св. Августина, который стоял на том, что нельзя путать коммерсанта с коммерцией, т.е. что коммерция сама по себе в нравственном отношении нейтральна, но порочный коммерсант может сделать ее греховной. Стало признаваться, что коммерсант служит полезной цели, особенно если он обрабатывает или транспортирует товары, хранит их или заботится о них.
Ему стало позволительно получать доход, который покрывал бы его труд и издержки, включая вознаграждение за риск. Даже чистая прибыль могла бы быть признана законной исходя из намерения данного коммерсанта, т.е. если он собирался использовать данную прибыль себе на жизнь или на благотворительность или же если его мотивом было желание заниматься предпринимательством ради служения обществу.
Требования благотворительности и соблюдения деловой этики вообще накладывались совестью экономического агента, а не судом. Но в случае со справедливой ценой — другой важнейшей концепцией схоластической экономической теории — все было иначе. Здесь существовала традиция римского права «laesio enormis» — чрезмерного нарушения, которая первоначально применялась только к сделкам с землей по неоправданно низким ценам.
Средневековая практика расширила применение этого правила на любые сделки, когда назначенная покупателю цена более чем на 50% превосходила справедливую цену или когда продавец получал менее 50% последней. В данных случаях можно было прибегнуть к суду, гражданскому или церковному, а не только к внутреннему суду совести данного лица.
Справедливая цена была той рыночной ценой, которая, по оценке беспристрастного наблюдателя, преобладала в известном месте в известное время. Оценка могла выражаться скорее в виде пределов цен, чем фиксированной суммы. Если фактическая цена «существенно» отклонялась от справедливой цены, требовалось возместить убытки. Таким образом, правило справедливой цены было более строгим, чем «laesio enormis», отражая, как считалось, большую строгость божественного закона по сравнению с гражданским правом. Оправдание доктрины справедливой цены было обнаружено в золотом правиле нравственности: делай другим то, что ты хочешь, чтобы они делали тебе, — равно как и в необходимом условии ценовой справедливости, сформулированном Аристотелем.
Некоторые авторы-схоласты определяли справедливую цену как такую, которая покрывает затраты труда и расходы. Для других справедливая цена отражала полезность блага или его способность удовлетворять человеческие потребности. Эти интерпретации позволили более поздним философским школам утверждать, что схоласты были их предшественниками. Некоторые считали схоластов выразителями трудовой теории ценности в духе экономистов классической школы и Карла Маркса. Другие доказывали, что схоласты предвосхитили подход к теории цены с точки зрения полезности, который обрел популярность в конце XIX в.
Третьи обнаруживали в доктрине справедливой цены зерно теории спроса и предложения. Четвертые истолковывали справедливую цену как конкурентную. Можно отметить, что схоласты не были знакомы с понятием конкуренции и даже не имели слова для ее обозначения, поскольку английское слово «competition» и его французский аналог «concurrence» появились только в XVII в.
Схоласты, однако, были знакомы с монополией — как со словом, так и с концепцией, — и совершенно однозначно ее осуждали. Слово «монополия» действительно можно проследить в истории вплоть до Аристотеля, который использует его в первой книге своей «Политики», в гл. 8. Схоласты были также знакомы с монополистическими комбинациями, но не имели слова для обозначения олигополии — слова, которое ввел Томас Мор в своей «Утопии», написанной в 1518 г., но которое вошло в обычный обиход только 400 лет спустя.
Если цена, как это часто происходило, регулировалась государством, то эта регулируемая цена считалась справедливой. Временами регулируемая цена составляла ценовой потолок; в другие времена она служила нижним пределом. В зависимости от обстоятельств регулируемая цена либо усиливала, либо ослабляла консервативную тенденцию средневековой ценовой системы.
Если подразумевалось, что справедливая цена должна была покрывать затраты труда и расходы продавца, то она вносила в средневековую ценовую систему консервативную тенденцию, которая сопротивлялась изменениям в аллокации производственных ресурсов. В современной рыночной экономике изменения цен служат сигналами, отвлекающими производственные ресурсы из прежних областей применения и направляющими их в новые. Ценовая система, в которой легитимна та цена, которая покрывает издержки производства, сохраняла бы существующее размещение производственных ресурсов.
В центре схоластической экономической мысли стояла доктрина ростовщичества. В Средние века ростовщичество как объект осуждения со стороны церкви играло примерно такую же роль, как социализм в XIX в., аборты и контроль над рождаемостью в XX в. Оно являлось предметом глубокой озабоченности, которая охватывала равно священнослужителей и юристов и породила многочисленную литературу. «Ростовщичеством» в то время называлось намерение заимодавца получить обратно больше, чем составляла основная сумма займа, так что любой процент считался ростовщическим. В современном обиходе только непомерно высокий процент называется ростовщическим.
Доктрина ростовщичества сочеталась с примитивными экономическими условиями, господствовавшими в период раннего Средневековья, когда обычная ссуда представляла собой ссуду потребительскую. Позднее процветающая экономика возникавших городов и требования коммерции привели к ряду исключений из строгой доктрины ростовщичества, которые разрешали процент или его эквивалент исходя из так называемых особых прав собственности.
Одним из важнейших случаев была компенсация, предоставляемая заимодавцу вследствие упущенной выгоды. Такая компенсация была узаконена после больших колебаний, но раз уж она была установлена, любой предприниматель, использовавший на своем предприятии производительные капитальные фонды, мог с чистой совестью требовать процент на те деньги, которые он дал взаймы.
В доктрине ростовщичества деньги рассматриваются как мера с постоянной и устойчивой величиной. Если кредитор получал денег больше, чем он давал заемщику, значит, была применена иная мера — налицо очевидная несправедливость. Аналогично порча монеты, являющаяся результатом денежной политики власти — князя, также вела к изменению меры, а это подлежало такому же осуждению, как и само ростовщичество.
В течение всего Средневековья порча монеты действительно представляла собой вечно повторяющуюся проблему, которая поглощала настолько значительную часть внимания авторов, писавших по вопросам денег, что это сравнимо с вниманием к проблеме инфляции в наши дни. Все были против порчи монеты, но она практиковалась весьма широко.
Заметный вклад в теорию денег внес Жан Буридан, философ XIV в., до сих пор известный своим парадоксом об осле, который умер бы от голода, находясь между двумя одинаковыми охапками сена. По своей четкости и выразительности Буриданов анализ природы денег в терминах четырех причин Аристотелевой логики является шедевром, который наилучшим образом иллюстрирует достижения схоластической экономической мысли.
В своем рассуждении об «Этике» Аристотеля, изданном после его смерти в 1489 г. в Париже, Буридан говорит следующее: «Материальная причина денег, материал, из которого они сделаны, это редкий товар. Их эффективная причина, которая производит деньги, — это правительство. Их формальная причина, которая преобразует редкий товар в деньги, — это символ ценности, который нанесен на монете. Их конечная причина, или цель, — быть полезными человеку, служа средством обмена».
Поздние схоласты также внесли значительный вклад в теорию цен. Количественная теория денег являлась множественным открытием, в которое внесли вклад ряд авторов. Хотя вполне законченное формулирование количественной теории обычно приписывается Жану Бодэну, ядро теории можно найти в учебнике по моральной теологии с приложением, посвященным рассуждению о ростовщичестве, написанным Мартином де Аспилькуэта, также известным как Наваррец, который преподавал каноническое право в Тулузе и Саламанке.
Этот учебник был опубликован в 1556 г., за 12 лет до «Ответа на парадоксы г-на Мальтруа» Бодэна. Контекст, в рамках которого Мартин Наваррец развивает количественную теорию, — это дискуссия о легитимности прибыли, получаемой в результате несоответствия ценности денег в различных странах. Такие несоответствия в покупательной способности денег отражают относительную редкость разных валют. Деньги, по Мартину Наваррцу, больше стоят там, где имеет место их нехватка, чем там, где они в изобилии. Там, где существует нехватка денег, товары и услуги имеют низкие цены; цены высоки там, где деньги в изобилии, как это было в Испании в результате притока драгоценных металлов из Нового Света.
В свете учения схоластов интересно рассмотреть тезис Макса Вебера о протестантском или пуританском происхождении капитализма, который породил оживленную дискуссию с начала этого столетия. Тезис Вебера, как и аналогичная аргументация Тони, не может объяснить расцвет экономической жизни в итальянских городах, жители которых придерживались другой веры. В их отношении, возможно, более уместна идея, недавно высказанная французским историком Жаком Ле Гоффом.
В «Рождении Чистилища» Ле Гофф развивает мысль о том, что Чистилище, третье место между Раем и Адом, представление о котором было внедрено в умы верующих между 1150 и 1200 гг., способствовало рождению капитализма, делая возможным спасение души ростовщика.
Другие авторы указывали: то, что известно как пуританская жизненная позиция, можно обнаружить также и в более ранние периоды. К примеру, делается ссылка на устав св. Бенедикта с его настойчивым требованием сурового образа жизни, дисциплины, неукоснительной регулярности, тяжелой работы и бедности, который, возможно, располагал к подражанию. Другие разъясняют сложные взаимоотношения, которые связывают нищенствующих монахов Средневековья с подъемом городской идеологии, благорасположенной к коммерческому обществу.
В Северной Америке наследие схоластической экономической мысли сказалось в деловой этике пуританских богословов. Иллюстрацией служит случай Роберта Киэйна, бостонского купца, жестоко раскритикованного с кафедры Первой церкви в 1639 г. пуританским священнослужителем Джоном Коттоном за завышение цен и иную жульническую практику.
В своей проповеди Коттон выдвинул требования справедливой цены и перечислил ряд других правил правильного делового поведения, похожих на правила схоластов. Понятое справедливой цены продолжает играть роль и в наше время в связи с такими концепциями, как справедливая норма дохода и обоснованная цена, которые определяются органами государственного регулирования.