Экономическая теория, с тех пор как она приобрела систематический характер, основывалась на той или иной предпосылке рациональности. В трудах экономистов-классиков, таких, как Смит и Рикардо, рациональность имела ограниченное значение и рассматривалась как предпочтение большего меньшему; капиталисты предпочитают инвестировать в отрасль, дающую наибольшую норму дохода, владельцы земельной собственности сдают ее в аренду тому, кто предлагает наибольшую арендную плату, в то время как никто не платит за землю больше стоимости ее продукта.
Разрозненные замечания относительно технологического замещения, особенно у Рикардо, могут быть истолкованы так, что в конкурентной среде фирмы выбирают такие пропорции между факторами производства (если они переменные), которые позволяют минимизировать издержки на единицу продукции. Сделав некоторые усилия, можно сказать, что содержащаяся в этих теориях гипотеза рациональности представляла собой гипотезу максимизации прибылей фирмы, хотя эта формулировка впервые прозвучала только в 1880-х годах.
У классиков отсутствовала гипотеза рациональности применительно к потребителям. До Джона Стюарта Милля ни один из английских экономистов-классиков не признавал саму идею, что спрос может зависеть от цены. У Курно эта концепция появилась несколько раньше, но ни Милль, ни Курно не заметили, хотя это вытекает уже из бюджетного ограничения, что спрос на любой товар должен зависеть от цен на все товары. Это открытие было сделано великими пионерами маржиналистской революции — Джевонсом, Вальрасом и Менгером, которым предшествовал Грегор Мендель; экономической науки (Г.Г. Госсен, основной труд которого, абсолютно не замеченный в момент публикации (1854), в настоящее время переведен на английский (1983)).
Применительно к потребителю их гипотеза рациональности представляла собой максимизацию полезности при бюджетном ограничении. Из такой формулировки непосредственно вытекает определение спроса как функции от цен всех товаров, что позволило сформулировать систему общего равновесия в экономике.
Основные моменты в дальнейшем развитии теории полезности применительно к потребителю хорошо известны. Рациональное поведение описывается ординальной функцией полезности. Из допущения о рациональном поведении индивида действительно вытекают некоторые эмпирически проверяемые выводы — соотношения Слуцкого, которые, однако, недостаточно сильны без введения дополнительных допущений. На агрегированном уровне из гипотезы о рациональном поведении индивидов в целом нельзя сделать однозначного вывода, т.е. для любого набора агрегатных функций избыточного спроса существует набор карт предпочтения и изначальных наборов благ для каждого индивида, максимизация которого совместима с данными функциями избыточного спроса.
Последние два момента противоречат чрезвычайно многочисленным эмпирическим и теоретическим исследованиям, в которых из максимизации полезности делаются сильные выводы относительно поведения индивидов (особенно в области предложения труда) и макроэкономических явлений («новые классические» модели или модели «рациональных ожиданий»). В обеих областях выводы достигаются путем добавления к общей модели рациональности сильных дополнительных допущений.
Наиболее распространенное из этих допущений состоит в том, что все индивиды имеют одинаковую функцию полезности (или что различия функций полезности существуют лишь между широкими категориями людей, различающихся объективными признаками, например размером семьи). Но этот постулат ведет к любопытным и, на мой взгляд, серьезным трудностям в интерпретации эмпирических данных. Рассмотрим простейшие модели формирования человеческого капитала.
Данные по разным отраслям свидетельствуют о росте заработной платы по мере роста уровня образования или опыта, и это трактуется как доход на инвестиции в человеческий капитал, сделанные в форме дохода, от которого пришлось отказаться, или других затрат. Но если все индивиды одинаковы, то почему они не делают один и тот же выбор? Откуда берется наблюдаемая нами дисперсия? В модели человеческого капитала (частное приложение гипотезы рациональности) единственное объяснение состоит в том, что индивиды неодинаковы либо по способностям, либо по их вкусам.
Но в этом случае наши статистические данные свидетельствуют только о безнадежно неразличимых последствиях субъективных, индивидуальных различий и объективных различий в производительности. Аналогичным образом в макроэкономических моделях, включающих долгосрочные активы, особенно ценные бумаги, из допущения об однородности агентов следует, что торговля этими активами вообще никогда не будет осуществляться, несмотря на изменения их цен.
Эта дилемма существенна. Если все агенты одинаковы, то места для торговли не остается. Начиная со Смита, основу экономического анализа составляет существование различий между агентами. Но если эти различия невозможно специфицировать, то из тезиса, упомянутого выше, следует, что мы можем сделать лишь очень немногие выводы (если это вообще возможно). Кстати, эта проблема уже существует в описании Смитом различий в заработной плате. Смит не верил в существенные различия в способностях между людьми; у носильщика, по его мнению, было больше сходства с философом, чем у гончей с мастифом.
Поэтому различия в заработной плате зависели от тягости (антиполезности) различных видов труда, включая различную степень рискованности дохода. Это достаточно верно и проницательно. Но если взглянуть на дело серьезно, то это означает, что индивидам безразличен выбор профессий, а заработная плата служит компенсацией за различия другого характера. Этот вывод вполне логичен, но даже в первом приближении он находится в вопиющем противоречии с действительностью.
В мои задачи не входил обзор различных применений гипотезы рациональности. Но я прочел достаточно литературы, чтобы убедиться в том, что ее очевидная объясняющая сила возникает лишь в результате введения дополнительных гипотез. Однородность индивидуальных агентов является не единственной дополнительной гипотезой, хотя и наиболее глубокой. Часто добавляют также многочисленные допущения о сепарабельности. Действительно, стало обычным делом начинать с введения очень сильных допущений об аддитивности и сепарабельности и очень короткого списка значимых переменных и добавлять остальные переменные лишь по мере того, как изначальная гипотеза становится явно неадекватной, причем введение дополнительных переменных прекращается при достижении некоего удовлетворительного результата.
Неудача модели объясняется доселе непринимаемыми в расчет выгодами или издержками. С точки зрения статистики такая практика приостановки исследований ведет к очевидному смещению результатов. Когда я учился в магистратуре, меня учили, что основное преступление состоит в подгонке данных; с тех пор, как и в других областях общественной жизни, мораль в данной сфере изменилась, но я не убежден в том, что все эти изменения к лучшему.
Урок состоит в том, что гипотеза о рациональности сама по себе слаба. Пытаясь сделать ее полезной, исследователь испытывает искушение ввести какие-либо сильные допущения. В частности, особенно опасным мне представляется допущение об однородности. Оно противоречит фундаментальной предпосылке о том, что экономика построена на выгодах от торговли, возникающих в результате существования индивидуальных различий. Кроме того, оно отвлекает внимание еще от одного очень важного аспекта экономики, а именно — от влияния на экономику распределения дохода и других индивидуальных характеристик.
В качестве важнейшего примера можно сказать, что вся литература о поведении сбережений, основанная на агрегированных данных, предполагает однородность экономических субъектов. Между тем результаты неоднократно проведенных исследований говорят о том, что сбережения не пропорциональны доходу, из чего следует, что важную роль играет фактор распределения дохода. (В целом, по мере совершенствования данных, становится все труднее найти простую, основанную на рациональности модель, которая объясняла бы имеющиеся данные о сбережениях, богатстве и наследовании.)
История экономической мысли дает и некоторые другие примеры трудностей, возникающих при применении гипотезы рациональности. Смит и более поздние представители классической школы неоднократно, хотя и недостаточно внятно, ссылались на риск как один из факторов различий в заработной плате, а также в норме прибыли на капитал. Английские маржиналисты знали о существовании теории ожидаемой полезности Бернулли, объясняющей поведение в условиях неопределенности (возможно, из «Истории теории вероятности» Тодхантера), но относились к ней осторожно и не прибегали к ее количественному использованию.
На самом деле, лишь в последние 30 лет началось ее систематическое использование в качестве экономического объяснения, причем его начало совпало с получением первых эмпирических данных, опровергающих данную теорию. Гипотеза ожидаемой полезности является интересным переходом к теме следующего раздела. Фактически это более сильная гипотеза, чем простая максимизация полезности. Поэтому ее легче проверить и она ведет к более сильным и более интересным выводам. Однако об этом вопросе было уже написано столь много, что я не стану здесь в него углубляться.