С момента, как теперь выясняется, первого применения данного термина в экономической науке Джеймсом Стюартом в 1769 г. до сегодняшнего дня анализ равновесия (вместе с его производным — анализом неравновесия) являлся основанием, на котором экономическая теория смогла построить свои отнюдь не малые претензии на «научный» статус. Несмотря на постоянное использование данной концепции экономистами на протяжении более чем 200 лет, ее значение и роль претерпели в течение этого периода ряд довольно глубоких изменений.
На самом элементарном уровне о «равновесии» говорят в нескольких смыслах. Его можно рассматривать как «баланс сил», например, для описания известной идеи баланса между силами спроса и предложения. Или его можно использовать для обозначения точки, начиная с которой отсутствует эндогенная «тенденция к изменению»: этим свойством обладают стационарные или устойчивые состояния.
Однако понятие равновесия можно также представить в виде результата, к которому, если можно так сказать, «стремится» любой конкретный экономический процесс; как пример можно привести идею о том, что конкурентные процессы имеют тенденцию давать детерминированные результаты. Именно в этой последней форме концепция равновесия, как представляется, и была впервые применена в экономической теории. Равновесие, как мог бы сказать Адам Смит (хотя он и не употреблял этого термина), является центром притяжения экономической системы, это тот набор значений, к которому непрерывно стремятся все экономические величины.
В этой первоначальной концепции воплощены два свойства, которые, если их выявить, придают ей гораздо более точное значение и более четкий методологический статус. Речь идет о формальном определении «условий равновесия» и идее об использовании их в качестве полезного объекта анализа.
Мало мест можно найти в литературе, где первые два свойства равновесия в этом первоначальном смысле выделены лучше, чем в седьмой главе первой книги Адама Смита «Богатство народов». Приводимая там аргументация включает два этапа. Первый состоит в том, чтобы определить «естественные условия»:
«В каждом обществе. существует обычная или средняя норма как заработной платы, так и прибыли... Если цена какого-либо товара соответствует тому, что необходимо для оплаты в соответствии с их естественными нормами... заработной платы рабочим и прибыли на капитал, товар этот продается, можно сказать, по его естественной цене». Ключевым моментом здесь является то, что «естественные условия» увязываются с общей нормой прибыли, т.е. одинаковой доходностью капитала, вложенного в различные отрасли при существующих на данный момент лучших методах производства. Говоря языком того времени, это свойство должно характеризовать результат процесса «свободной конкуренции».
Второй этап аргументации относится к аналитическому статусу, который должен придаваться «естественным условиям»:
«Естественная цена... как бы представляет собой центральную цену, к которой постоянно тяготеют цены всех товаров. Различные случайные обстоятельства могут иногда держать их на значительно более высоком уровне, а иногда понижать их по сравнению с нею. Но каковы бы ни были препятствия, которые отклоняют цены от этого устойчивого центра, они постоянно тяготеют к нему».
Считалось, что эта особая «тенденция к равновесию» действует в реальной экономической системе в любое время. Не следует путать ее с хорошо известной проблемой устойчивости конкурентного равновесия в современном анализе. Там вопрос о «сходимости» к равновесию ставится применительно к некоторому гипотетическому состоянию мира, где преобладает чисто конкурентная среда.
Важно также отметить, что при определении «естественных условий» пока ничего не было сказано (да в том и нет необходимости) о факторах, определяющих естественные нормы заработной платы и прибыли или естественные цены товаров. Следовательно, в нашем последующем изложении мы можем воздержаться от обсуждения теорий, предложенных различными экономистами для определения этих переменных. Подобным же образом мы не будем здесь обсуждать вопрос о существовании или единственности равновесия.
«Естественные условия», определенные и понимаемые таким образом, являются формальным выражением идеи о том, что в экономической системе регулярно и систематически действуют определенные преобладающие силы. Более ранняя идея Смита о том, что «сосуществующие части вселенной... образуют одну огромную, внутренне связанную систему», в этой более поздней формулировке преобразуется в аналитический инструмент, способный приводить к заключениям, претендующим на всеобщую значимость (в противоположность частной, или специальной).
На эти общие выводы в экономической литературе XVIII и XIX вв. обычно ссылались как на «тенденции», «законы» или «принципы». Стоит подчеркнуть, что из этого отнюдь не следовало, что эти общие тенденции считали быстродействующими или не подверженными вмешательству иных привходящих обстоятельств. Как и уровень моря, «естественные условия» имели однозначный смысл, даже при наличии бесчисленных противодействующих факторов.
Иначе говоря, различие между «общим» и «особым» случаями (как и его аналог — различие между «равновесием» и «неравновесием») не имеет отношения ни к непосредственной практической актуальности этого рода случаев для фактически существующих рыночных условий, ни к преобладанию, частоте или вероятности того, что они будут происходить. На самом деле, если речь идет о простом наблюдении, то вполне вероятно, что в центре внимания окажутся «особые случаи».
Джон Стюарт Милль выразил эту идею особенно отчетливо, когда высказал мнение, что выводы экономической теории применимы только «в абстракции», т.е. «они верны только при определенных предположениях, а именно при том, что не учитываются никакие другие причины, кроме всеобщих, — общих для всего рассматриваемого класса случаев». Маршалл, безусловно, понимал, что их применение зависит не только от этого ограничения (о котором он говорил с точки зрения «времени»), но также и от условия «при прочих равных». У нас будет еще повод вернуться к этому вопросу ниже.
Чтобы выявить эти закономерности, необходимо провести, так сказать, закулисное расследование, чтобы вскрыть то, что в противном случае осталось бы скрытым. Адам Смит изложил основу этой процедуры в своем раннем эссе «Принципы, ведущие и направляющие философские исследования»:
«Природа, несмотря на обширнейший опыт, который может быть обретен с помощью простого наблюдения, кажется, изобилует явлениями, которые представляются единичными и бессвязными..., выявляя невидимые цепи, которые связывают вместе все эти разрозненные предметы, [философия] старается ввести порядок в этот хаос диссонирующих и противоречивых явлений».
Короче говоря, «равновесие», если позволить себе на время вернуться к современной терминологии, стало центральной организующей категорией, вокруг которой должна была строиться экономическая теория. Совсем не случайно, что формальное введение этой концепции в экономическую науку ассоциируется с теми самыми авторами, чьи имена тесно связаны с закладыванием основ «этой науки». Можно было бы даже утверждать, это событие знаменует основание экономической теории как таковой, поскольку оно вполне четко отделяет последующую литературу от работ, анализирующих отдельные проблемы, которые доминировали до Смита и физиократов.
Цементируя эту традицию, Рикардо говорил о сосредоточении «всего своего внимания на постоянном положении вещей», которое вытекает из данных перемен, если исключить в целях общего анализа «случайные и временные отклонения». Маршалл, хотя и заменил термином «долгосрочные нормальные условия» старый термин «естественные условия», исключил из этой категории результаты, на которые преобладающее влияние оказало сложившееся в данный момент стечение обстоятельств.
Аналогично Дж.Б. Кларк полагал, что «естественные или нормальные» значения переменных — это те, к которым «в долгосрочной перспективе стремятся их рыночные значения». Джевонс, Вальрас, Бём-Баверк и Викселль — все следовали тому же самому методу.
Статус «равновесия» как центра притяжения системы (эталонного случая) не только сохранялся, но и определялся в духе Смита. Главной теоретической задачей у всех этих авторов было объяснить данную ситуацию, характеризующуюся единой нормой прибыли относительно цены предложения капитала, вложенного в различные отрасли производства. Вальрас, чья аргументация довольно типична, убедительно сформулировал природу этой связи:
«Единообразие... цены чистого дохода [нормы прибыли] на рынке капитальных благ... [является тем] условием, которое управляет миром экономических интересов».
С исторической точки зрения новизна этих доводов, которые были разработаны в XVIII в. Смитом и физиократами, состоит не в том, что они признали возможность существования ситуаций, которые можно было бы описать как «естественные», но и в том, что они связывали эти условия с результатом специфического процесса, общего для всех рыночных экономик (свободной конкуренции), и использовали их в общеэкономическом анализе рыночного общества.
Ранние случаи применения аргументов «естественного порядка» были не более чем нормативными высказываниями о некоем существующем или возможном состоянии общества. Их авторы, безусловно, не воспользовались идеей систематических тенденций в «научных» целях даже там, где это напрашивалось. Это особенно очевидно в случае философов «естественного права», но это также верно и в отношении ранних либералов, таких, как Локк и Гоббс.
Даже Юм, который, в сущности, обладал всеми блоками, из которых строилась позиция Смита, отступил назад, не сделав одного решающего шага, который привел бы его к «методу» Смита: он просто не был готов признать, что мышление на языке закономерностей, сколь бы полезным оно ни оказалось для развеивания теологических и прочих предрассудков (и, таким образом, для прогресса «человеческого понимания»), было чем-то большим, чем удобным и удовлетворительным способом мышления. Вопрос о том, действительно ли социальный и экономический мир управлялся такими закономерностями, настолько важный для Смита и физиократов, Юма просто не беспокоил.
Ранние нормативные значения таких понятий, как «естественные условия», «естественный порядок» и тому подобных, довольно быстро исчезли, когда эта терминология была взята на вооружение экономической теорией. Ничто не могло быть «хорошим» лишь в силу своей «естественности».
Это, конечно же, не значит, что если теоретический анализ естественных тенденций, действующих в рыночных экономиках, завершен и результаты конкурентного процесса в абстрактном виде выделены, то отдельный теоретик не может захотеть сделать некоторые выводы о «желательности» результатов (так сказать, вынести нормативное суждение). Но такие суждения не вытекают из концепции равновесия: это оценочные суждения о характеристиках результатов ее применения.
Действительно, в противоположность иногда высказывающимся взглядам, даже использование Смитом деистских аналогий и метафор в «Теории нравственных чувств», где мы читаем о Боге как создателе «великой машины вселенной» и где мы впервые сталкиваемся со знаменитой «невидимой рукой», это не более чем не имеющие отношения к существу декорации, которые окружают четко определенную теоретическую аргументацию, основанную на действии так называемого механизма «симпатии».
Таким образом, как отметил У. Джонсон в первом издании Словаря Палгрейва, «путаницы между научным законом и законом этическим более не существует»; он также заметил, что «термин «нормальный» заменил старое слово «естественный»» и {в рамках} этой терминологии он должен пониматься как «нечто, обладающее определенным эмпирически наблюдаемым единообразием или регулярностью».
В то время как «естественные условия» или «долгосрочные нормальные условия» представляют собой первоначальную концепцию «равновесия», использованную в экономической теории, «Основы политической экономии» Джона Стюарта Милля, по-видимому, стали источником, благодаря которому получил широкое распространение сам термин «равновесие» (хотя, как и многое другое, его также можно обнаружить в «Исследованиях» Курно). Более важным, однако, является тот факт, что у Милля претерпевают изменение значение и статус этой концепции. Сохраняя идею равновесия как долгосрочного состояния, Милль вводит мысль о том, что теория равновесия является, по существу, «статической».
Соответствующие замечания появляются в начале четвертой книги:
«Нам предстоит еще рассмотреть экономические условия человеческого общества, подверженного изменениям,., тем самым мы дополним нашу теорию равновесия теорией движения, дополним раздел « Статика» политической экономии разделом "Динамика"».
Поскольку Милль сохранил базовую категорию «естественных и нормальных условий», это означает, что он прибавил «статику» к списку свойств концепции равновесия. Однако по вопросу о том, было ли это дополнительное свойство необходимым, единого мнения не было. Этот вопрос возбудил дебаты, в которые в то или иное время (по крайней мере, до 1930-х годов) внесли свой вклад все заметные теоретики.
Проблема была проста: тождественны ли естественные или долгосрочные нормальные условия «знаменитой фикции» стационарного или устойчивого состояния. От ответа зависело многое; утвердительный ответ ограничил бы применение концепции равновесия воображаемым стационарным обществом, в котором никто не занимается обычными повседневными делами.
Как и можно было ожидать, Маршалл колебался, отвечая на этот вопрос. Видимо, он (как и основные его современники, за важным исключением Парето) предполагал, что предпосылка статического состояния не была существенно важной для его цели, но, как и во многих других случаях, он сделал некоторые оговорки в сноске. В конечном счете ответ, по-видимому, больше зависел от объяснения, как определяются равновесные величины, чем от самой концепции равновесия. Только в 1930-х годах этот вопрос, кажется, был решен к всеобщему удовлетворению всех представителей профессии. Но его «решение» потребовало введения нового определения равновесия (концепции межвременного равновесия), связанного главным образом с именем Хикса.
Между тем до 1930-х годов концепция равновесия подверглась дальнейшему совершенствованию и изменению. Здесь выделяются две линии развития. Первая касается различия между анализом частичного равновесия и анализом общего равновесия. Вторая, как представляется, произошла из трактовки Маршаллом элемента времени, которая привела его к тройной типологии периодов («рыночный», «короткий» и «долгий» — мы оставим в стороне категорию «вековых тенденций»). В итоге, что важно, экономисты стали вести разговор о возможности «равновесия» в каждом из этих Маршалловых периодов.
Аналитическая основа для анализа частичного равновесия была заложена в 1838 г. Курно в «Исследованиях». По-видимому, Курно привлекло скорее удобство математического аппарата, чем методологический принцип. Несмотря на то что этот небольшой томик не смог оказать большого влияния на экономическую науку до XX столетия, Маршалл (говоривший о Курно как о своем «учителе гимнастики») о нем знал и его читал. Анализ частичного равновесия во многом обязан своей популярностью «Принципам» Маршалла, хотя было бы непозволительно забыть Аушпица, Либена и фон Мангольдта.
Однако, в отличие от Курно, Маршалл вряд ли натолкнулся на метод частичного равновесия, идя окольным путем (хотя некоторые доказывали, что главная привлекательность этого метода заключалась в той легкости, с какой он позволяет изложить теорию Маршалла с минимальным обращением к математике).
Когда Маршалл в «Принципах» впервые ввел идею «прочих равных», условие, которое считал отличительным признаком подхода частичного равновесия, то он, по-видимому, поступил так не для того, чтобы оправдать процедуру анализа «одной вещи за раз», а для того, чтобы достичь совсем другого. Он хотел подчеркнуть, что долгосрочное нормальное равновесие возникало бы в действительности только в том случае, если бы действовали только самые общие причины без вмешательства извне.
Другими словами, «прочие», которые считались «равными», — это исходные данные теории и внешняя среда: если исходные данные оставались одними и теми же и окружающая среда была средой свободной конкуренции, в результате должно было установиться долгосрочное нормальное равновесие. Действительно вальрасианское общее равновесие соблюдается при «прочих равных» именно в этом смысле. В первоначальных же аргументах Маршалла ничего не говорилось о возможности допустить, что взаимозависимости между долгосрочными переменными сами по себе имеют второстепенное значение, как это обычно бывает в анализе частичного равновесия.
Это последнее требование маршаллианского анализа — идея о незначительности косвенных эффектов при рассмотрении отдельных рынков — возникло, по-видимому, из его привычки представлять теорию равновесия на языке кривых спроса и предложения для отдельных рынков (с сопутствующими им понятиями репрезентативных потребителей и фирм). Фактически именно этим изложение теории спроса и предложения у Маршалла и отличается столь заметно от ее изложения у Вальраса.
В той мере, в какой это верно, лучше, видимо, признать, что идея «частичного» равновесия, в противовес «общему», более связана со способом изложения теории спроса и предложения на отдельных рынках и склонностью Маршалла к рассмотрению рынков по одному, чем с абстрактной категорией равновесия, которая составляет предмет нашего обсуждения. Эта точка зрения была бы, между прочим, в согласии с тем фактом, что большие споры по поводу относительных достоинств этих двух способов анализа (к примеру, спор между Вальрасом, с одной стороны, и Аушпицем и Либеном — с другой) велись именно вокруг спецификации функций спроса и издержек.
Другая модификация концепции равновесия, которая обрела большее значение в современной литературе, также появилась у Маршалла, хотя дело у него не заходило так далеко, как в последних публикациях. Во второй, третьей и пятой главах пятой книги «Принципов» Маршалла излагаются условия для определения того, что он называет «временным равновесием», «краткосрочным равновесием» и «долгосрочным равновесием» спроса и предложения.
Последняя из этих категорий — Маршалл высказывается здесь совершенно однозначно — соответствует «естественным условиям» Адама Смита. Первые две в большей или меньшей степени «более подвержены влиянию преходящих событий и факторов, действие которых неравномерно и кратковременно». Что поражает в терминологии Маршалла, так это факт, что ситуации, которые с аналитической точки зрения традиционно рассматривались как «отклонения» от долгосрочного нормального равновесия (т.е. как ситуации неравновесия), он явно относит к различным случаям «равновесия». Это направление приобрело совершенно новое значение в последних публикациях и имело исключительно важные последствия для значения и статуса концепции равновесия в экономической теории. Но столь же важным для понимания этого развития теории равновесия является введение в теоретический обиход понятия межвременного равновесия.
Понятие межвременного равновесия (введенное Хайеком, Линдалем и Хиксом в межвоенные годы и развитое в 1950-е годы Маленво, Эрроу и Дебрё) заслуживает особого внимания, поскольку «условия равновесия» здесь определяются совершенно по-другому, чем «естественные» или «долговременные нормальные» условия. Задачей модели межвременного равновесия является определение цен, обеспечивающих равновесие спроса и предложения. Главное следствие, вытекающее из этого определения условий равновесия, и то, что отделяет его от долговременных нормальных условий, состоит не только в том, что цена одного и того же товара в разные периоды времени будет различной, но также и в том, что капитал не обязательно должен приносить одинаковую прибыль относительно цены его предложения.
Это фундаментальное изменение в концепции равновесия не означало, что концепция межвременного равновесия немедленно лишилась того статуса, который всегда придавался «равновесию», начиная с Адама Смита. В определенных кругах межвременное равновесие продолжали рассматривать как положение, к которому действительно «стремится» экономическая система (или как эталонный случай).
Однако с тех пор, как исследователи осознали, что данная концепция равновесия представляет собой последовательность во времени, стало очевидно, что «тенденции» к равновесию здесь быть не может — по крайней мере, в прежнем значении. Либо мы находимся в равновесии — и тогда путь, которым мы к нему пришли, является «несущественным», либо мы в нем не находимся — и в этом случае последовательность «существенна». Последняя ситуация во много раз более вероятна. Внимание, таким образом, было обращено к отдельным точкам последовательности — временным равновесиям, как окрестил их Хикс (применяя терминологию Маршалла в новом контексте).
Стал изучаться новый класс случаев — неравновесных с точки зрения полного межвременного равновесия. В теории к настоящему времени накоплено столько разновидностей моделей, что просто невозможно все их здесь перечислить. Вместо этого мы могли бы отметить две главные черты этого направления: во-первых, ту роль, которую, таким образом, приобрели ожидания; во-вторых, тот факт, что для такого рода случаев теперь применяется общее название — «равновесие».
Когда равновесие толкуется как решение модели в том смысле, что все решения для всех моделей (для которых существуют решения) имеют равный аналитический статус и различаются только тем, что становятся «существенным») (в формулировке фон Нейманна и Моргенштерна, когда они «подобны реальности в тех отношениях, которые являются существенными в проводимом исследовании»), то иногда говорят, что экономическая теория пользуется очень мощным понятием равновесия. В этом смысле вальрасианское равновесие и, скажем, условное равновесие конкурируют друг с другом не за звание «общее» (поскольку, по крайней мере в традиционном смысле, не существует такой категории), а за звание «существенное».
Более того, в любой данный момент времени они конкурируют за это звание со всеми другими моделями, имеющимися в науке.
По всей видимости, статус концепции равновесия в экономическом анализе прошел полный круг с момента, когда его ввели в конце XVIII в. Ведя свое происхождение от идеи о том, что рыночные общества управляются определенными систематическими силами, более или менее регулярно действующими в различных местах и в разное время, теперь она (концепция равноправия), кажется, основывается на мнении, что за множеством различных ситуаций, в которых могут в действительности оказаться рыночные экономики, «не спрятано» ничего существенного. По-видимому, эти многочисленные случаи с точки зрения современной теории должны рассматриваться как более или менее единичные.
Будучи центральной организующей категорией, вокруг которой была построена вся экономическая теория, и, следовательно, конечным основанием, на котором строилась посылка о ее практическом применении, равновесие стало категорией, имеющей значение только для точной спецификации исходных условий в любой модели. Вместо того чтобы видеть в ней способ получения теории, применимой, как сказал бы Милль, к целому классу исследуемых случаев, она все больше рассматривается теоретиками как концепция решения частной модели, применимой к ограниченному числу случаев.
Нынешняя мода на замену собственно экономической теории теорией игр — подход, который даже такой теоретик, как профессор Эрроу, не так давно рассматривал лишь как средство, дающее «математические инструменты» для экономического анализа, кажется, отражает направление современной экономической теории.