В сильной форме «правомочное требование» — это то, что одна сторона должна другой. Должна она может быть либо выполнить какое- то действие — например, удалить зуб, если речь идет о стоматологе и пациенте, либо, наоборот, воздержаться от каких-либо действий, затрагивающих субъекта правомочий, — например, не ходить на чужую территорию. Сильное правомочие предполагает наличие двух сторон, у одной из которых есть право что-либо требовать, а у другой — соответствующая обязанность это требование выполнить.
Обычно лицо, имеющее право что-либо требовать, т.е. лицо, предъявляющее правомочное требование, обладает также сопутствующим правом отказаться от своего требования, т.е. освободить другую сторону от ее обязанности, или, наоборот, инициировать процедуру принуждения к выполнению этой обязанности.
Другая ситуация, когда возникает сильное правомочное требование (хотя этот случай, скорее, вторичен и не все его признают), — это случай, когда такое требование возникает применительно к третьей стороне, являющейся бенефициаром отношений «права — обязанности» между двумя другими сторонами. В качестве примера можно привести бенефициара страхового полиса. Третьи стороны, как правило, не уполномочены ни отказаться от своего права, ни принудить к исполнению обязательства, поскольку они, строго говоря, не являются субъектами, перед которыми существует обязательство.
Более слабая форма правомочия относится к тем действиям субъекта, которые хотя и не защищены непосредственными обязательствами других субъектов, но, тем не менее, находят широкое косвенное подтверждение в обязанностях этих субъектов воздержаться от вмешательства. Например, никто не обязан пускать к себе посторонних позвонить по телефону, однако если человек, который хочет позвонить по телефону, является жертвой насилия, если его обокрали или ограбили, то владелец телефона — так, во всяком случае, принято считать — не должен чинить такому человеку препятствий, т.е. существует некая достаточно сильная (хотя и не полная) гарантия того, что такому человеку будет разрешено позвонить.
Однако подобное правомочие все-таки не дает стопроцентной гарантии, поскольку оно не защищено правом, — в частности, если по телефону уже кто-то разговаривает, оно не дает права преимущественного доступа к телефону.
Помимо сильных и слабых правомочий существуют также свободы, которые, по существу, ничем не защищены. Свободы — это такие действия, от которых субъект не обязан воздерживаться, но которые не защищены прямыми или сколько-нибудь обширными косвенными обязанностями других субъектов не чинить препятствий.
Таким образом, можно сказать, что сильные правомочия субъекта совместно образуют сферу его прав собственности, тогда как слабые правомочия и незащищенные свободы образуют сферу деятельности, в рамках которой субъект реализует полномочия и привилегии, предоставляемые правом собственности. Обычно именно сильные правомочия ставятся во главу угла при выработке правовых норм, а слабые правомочия и незащищенные свободы определяются по остаточному принципу.
Правомочия могут быть как юридическими, так и моральными. Юридические правомочия обычно отражают разнообразные требования традиций, моральных принципов, судебных решений и государственной политики. Моральные правомочия, с другой стороны, обычно выводятся или обосновываются исходя из некоторого базового принципа, заложенного в моральном кодексе. Природа такого выведения или обоснования определяется типом соответствующего кодекса. Во многих кодексах, построенных вокруг какой-либо ценности (например, в моральном кодексе утилитаристском), правомочия инструментальны по своему характеру, т.е. решение вопроса о том, кто, кому и что должен, зависит от сравнительной величины того вклада, который вносит выполнение того или иного обязательства в реализацию соответствующей ценности (в данном случае — пользы).
При этом изменение объективных условий максимизации пользы дает основания для того, чтобы изменить содержание правомочий и их распределение между членами общества. В кодексах, предполагающих наличие множества независимых ценностей, правомочия обычно выводятся из принципа справедливости. Полученное последним способом множество правомочий имеет внутреннюю ценность, а не только инструментальную, хотя нормативный статус этих правомочий зависит от относительной важности справедливости по отношению к другим ценностям, заложенным в основу кодекса.
В подобных кодексах главное различие между моральными обязательствами, которые (как, например, доброта) не связаны с какими-либо правомочиями, и юридическими обязательствами, с ними связанными, заключается в том, что только от последних можно отказаться и только их исполнения можно потребовать принудительно.
Философские проблемы правомочий обсуждаются в спорах между приверженцами различных теорий справедливости. Теории эти различаются тем, какие нормы предлагаются в них для определения того, кто, что и кому должен. Хотя все они признают классические формальные условия справедливости — «воздавать каждому должное» и «в сходных ситуациях поступать сходным образом», — в них во всех по-разному понимается, что есть «должное» и что считать «сходными ситуациями».
Процедурные и содержательные критерии, которые в разных теориях предлагались для определения «правомочных требований субъекта», включали следующее: относительная нуждаемость, продуктивность, равная свобода, равная полезность, личная моральная ценность, беспристрастность, личная неприкосновенность, первоначальная договоренность и т.д.
Совершенно очевидно, что природа и распределение правомочий, вытекающих из каждого такого критерия, отнюдь не самоочевидны, и идентификация критериев, следовательно, требует наличия вспомогательных посылок, вытекающих из разных источников — психологических теорий, теорий морального и рационального выбора и из концептуального анализа самих критериев. Верно также и то, что не все такие критерии являются необходимыми и достаточными: при наличии подходящего набора посылок некоторые из них выводятся из других.
Помимо распределительных норм, теории справедливых правомочий могут различаться еще по целому ряду параметров. Некоторые из таких различий логически обусловлены природой самих норм, другие никак с ними не связаны. Примером может служить определение объектов, которые должны распределяться в соответствии с заданным критерием. В качестве таковых выдвигались любые блага, приносящие пользу, средства производства, природные ресурсы, рента, обусловленная особой квалификацией или талантом, и даже части человеческого тела.
То, что субъект может делать с вещами, в отношении которых он обладает сильными правомочиями — т.е. перечень слабых правомочий и незащищенных правами свобод, которыми располагает субъект, — в основном зависит от того, какими сильными правомочиями обладают другие субъекты. Сложная структура дозволенных действий, образуемая совместно теми правами, которыми субъект обладает по отношению к другим, и теми правами, которыми обладают другие в отношении субъекта, образует ту сферу действий, в рамках которых каждый человек осуществляет эти права. Тем самым определяются и соответствующие сферы рыночной, государственной и благотворительной деятельности.
Третьим параметром или аспектом, по которому происходит дифференциация теорий справедливых правомочий, является охват субъектов, обладающих правомочиями. Взрослых людей к классу этих субъектов права относят все теории. Различия начинаются тогда, когда встает вопрос о том, распространяются ли те или иные распределительные нормы на несовершеннолетних, лиц, не являющихся членами данного сообщества, на умерших (в отношении завещаний), на зачатых, но еще не рожденных детей (проблема абортов), на будущие поколения (проблемы накопления капитала и сохранения природы) и животных.
И здесь природа и толкование критерия, на базе которого происходит распределение правомочий в рамках той или иной теории, как правило, позволяют очертить и круг правомочных лиц в соответствии с данной теорией.
В свете множественности аспектов, по которым происходит дифференциация, классификация — не говоря уже об оценке — теорий справедливых правомочий представляет собой достаточно сложную задачу. Один (хотя далеко не единственный) важный аспект, по которому многие из них можно сравнивать, — это то, какой простор они оставляют для индивидуального выбора.
Так, теории можно выстроить по порядку: от тех, которые предписывают только некоторый начальный набор правомочий (позволяющий после этого людям распоряжаться этими правомочиями, как им будет угодно), до теорий, которые требуют постоянного — при необходимости и принудительного — приведения содержания правомочий и их распределения в соответствие с некоторыми нормами. Однако даже такой способ упорядочения конкурирующих теорий правомочий следует признать не полностью объективным, поскольку он не учитывает разнообразных последствий ограничений, налагаемых разным исходным содержанием или распределением правомочий.
Таким образом, остается открытым вопрос о том, в каком месте этого спектра находятся теории, требующие единогласия, рассматривающие исходное правомочие каждого человека в качестве права вето в отношении общественного или конституционного контракта. Подобное правомочие можно, в свою очередь, вывести из некоторых толкований равной свободы, личной неприкосновенности или отсутствия личной дискриминации. Или оно само может быть принято в качестве интуитивно приемлемого фундаментального постулата, из которого выводится более сложное множество правомочий.
Вопрос о том, как относится теория первоначального договора к индивидуальному выбору — поощряет его или ограничивает, — зависит от того, как она трактует условия такого договора. Логическое обоснование этих условий обычно отталкивается от некоторого свойства человеческой природы — человеческого знания или мотивации, а также от некой метаэтической теории о природе морали. Условия договора, вытекающие из этих посылок, могут распространяться только на структуру политических институтов, оставляя тем самым содержание индивидуальных правомочий на усмотрение законодательства.
Или наоборот, в подобных договорах может быть оговорен лишь некий базовый набор индивидуальных прав, на которые законодательство не может посягать. В любом случае сфера индивидуального выбора остается недоопределенной. В первом случае она зависит от степени проработанности законодательства, во втором — от объема и природы оговоренного набора неотъемлемых прав. Законы и конституционные права предполагают наличие ограничений на поведение каждого человека, но [тем самым] также наличие ограничений на степень дозволенного вмешательства каждого человека в поведение других.
Если отвлечься от теории первоначального договора и гипотетического единогласного соглашения, то в некоторых теориях набор правомочий выводится непосредственно (т.е. без какой-либо специальной оговоренной процедуры) из сущностных, фундаментальных ценностей. В части подобных теорий правомочия распределяются дифференцированно в зависимости от значения некоторого признака. В качестве такого признака чаще всего выступают «нуждаемость» (потребность) и «производительность», причем нормативные функции этих параметров, как правило, выводятся из ценностных установок общества на выравнивание и максимизацию благосостояния его членов.
Совершенно ясно, что применение подобных распределительных критериев предполагает и ведение соответствующего учета основных человеческих потребностей и экономических ценностей. В таких теориях всякое изменение значений признака приводит к соответствующему перераспределению правомочий, однако вопрос о том, должна ли такая корректировка производиться осознанно или она происходит спонтанно, зависит от того, какая используется модель интерактивного поведения (взаимодействия).
Вообще говоря, в моделях, предполагающих спонтанную адаптацию, этот вывод проистекает из того, что главная роль приписывается поведению либо альтруистическому (нуждаемость), либо максимизирующему доход (производительность). Поскольку обе эти предпосылки эмпирически нереалистичны, из подобных теорий вытекает необходимость наложения действенных (принудительных) ограничений на сферу индивидуального выбора.
Еще один тип непосредственно выводимых правомочий (т.е. правомочий, не основанных на договоре) вытекает из таких основополагающих ценностей, как равная свобода, личная неприкосновенность, беспристрастность, которые по определению распределяются между правомочными субъектами равномерно и недифференцированно. Различные толкования этих концепций, тем не менее, сходятся к кантовской норме, гласящей, что люди есть сами по себе цель и относиться к ним нужно соответственно; в частности, недопустимо, чтобы цели одного человека систематически подчинялись целям другого человека. Здесь теоретическая задача заключается в создании такой системы правомочий, чтобы она была независимой от какой-либо конкретной концепции «добра», т.е. независимой от личных предпочтений и (иных) моральных ценностей.
Эта система должна также гарантировать, чтобы отрицательные или положительные последствия действий одних лиц не несли другие лица. Типичным, хотя ни в коем случае не имманентным структурным свойством такой системы правомочий является ее широкая опора на классификацию всего сущего на три категории: субъекты, природные ресурсы и объекты, которые являются комбинациями первых двух. Хотя каждый обладатель правового титула наделен также правом собственности на себя самого (т.е. на собственное тело и собственный труд), подобные теории, как правило, предусматривают некое уравнительное ограничение на права индивидов на природные ресурсы.
Конкретная форма этого ограничения определяет природу условий для права собственности на объекты, относящиеся к третьей категории. Но, поскольку такими условиями исчерпываются ограничения на свободу действий индивидов со своей собственностью, считается, что подобные теории оставляют значительную свободу для индивидуального выбора.
Вряд ли стоит говорить, что многие теории правомочий сочетают в себе аспекты всех трех перечисленных выше типов. Оценка конкурирующих теорий — а мы уже говорили о том, что это непростая задача, — обычно заключается в проверке теории на внутреннюю непротиворечивость и в оценке интерпретаций, вытекающих из ее ключевых положений. Так, если предполагается, что моральный принцип, лежащий в основе системы правомочий, — это принцип справедливости и что справедливость аналитически связана с понятием прав, то остается место для спора о том, правомерно ли считать первый (первоначальный контракт) и второй (нуждаемость, производительность) типы теории справедливости теориями правомочий.
Отличительное нормативное свойство любых прав заключается в том, что они наделяют своих носителей правом самостоятельно распоряжаться. Правда, при этом вопрос о том, можно ли считать право вето в рамках коллективного выбора достаточно индивидуализированной сферой свободного распоряжения, остается открытым. С другой стороны, правомочия, вытекающие из соображений нуждаемости или производительности, будучи даже достаточно индивидуализированными, по-видимому, не обязательно наделяют своих носителей правом самостоятельного распоряжения.
Трудность с первым и третьим типами теории связана с понятием первоначальных правомочий. А именно представляется ясным, что идентификация исходного правомочия каждого лица — будь то в рамках процедуры коллективного выбора или с учетом эгалитарного ограничения на владение природными ресурсами, — не может толковаться как исключительное право в историческом смысле, поскольку нам неизвестно точное число будущих поколений, которые к тому же частично пересекаются во времени с нашим. Таковы основные вопросы, которые рассматриваются в современных работах по проблематике правомочий.